Мальчишки из Васильков

Небритый стоял у закрытого киоска, привалившись к прилавку плечом. В зубах у него торчала погасшая папироса, он ежился от холода и пальцами левой руки придерживал белую грудку голубя, который выглядывал из рукава заляпанной белой и зеленой краской фуфайки. Должно быть, он не брился дня три или четыре, густая серая щетина топорщилась на подбородке и щеках, а над верхней губой выделялся валик прокуренных усов. Я подошел к нему, держа руки в карманах пальто и, глядя прямо в тусклые, с покрасневшими белками глаза, строго спросил:

— Запил? Опять?

Он выплюнул окурок и отстранился от киоска.

— Доиграешься ты у меня, — хмурил я брови. — Совсем потерял человеческий облик. Ну на кого ты похож? А ведь был парень как парень.

Глаза у небритого забегали. Он попытался спрятать голубя, втянув его в рукав, но я взял голубя за шейку и осторожно потянул к себе.

— А это что? Где берешь? Ведь у тебя не только голубятни, но, считай, и дома своего нет. Где? — повысил я голос.

Небритый выпустил голубя, и он оказался у меня в руке. Я прижал его к груди, чтобы он не хлопал крыльями, и сделал такое свирепое лицо, какого никогда, пожалуй, не делал.

— А ну марш отсюда! — прикрикнул я. — Иди в свою бригаду. И чтоб это было в последний раз, понял?

— Виноват, товарищ начальник, — промямлил небритый и бочком юркнул за угол киоска.

Пока я разговаривал с небритым, мальчишки стояли метрах в пяти от нас и прислушивались. Когда я вернулся к ним, чабанок сделал большие глаза и выдохнул с восхищением:

— Вот это да-а!

— Пустяки, — сказал я, чертовски довольный собой. — Держи и радуйся. Чабанок бережно взял из моих рук голубку, оглядел со всех сторон, прикоснулся губами к клюву и проговорил:

— Гуленька, гуль-гуль...

Потом вопросительно посмотрел на меня.

— Не стоит благодарности, — похлопал я его по шапке. — Но будешь моим должником: поймаешь как-нибудь для меня синюю птицу, сизоворонку.

— Хотите счастья купить? — спросил понимающе чабанок.

Я нахлобучил шапку ему на глаза.

***

Вся оставшаяся часть дня ушла на сооружение голубятни для Маркизета. Впрочем, то, что вышло из-под наших рук, нельзя было назвать голубятней. Получился симпатичный домик. похожий на большой скворечник, только вместо летка была дверца, а в боковых стенках мы вырезали окошки и застеклили их. Внутри, у задней стенки, приладили закромок для гнезда, под окошками прибили по дощечке, насыпав туда мелких осколков зеленой бутылки и красного велосипедного стопсигнала. Свет, проникая в оконца, отражался от стекляшек, и разноцветные блики весело прыгали по стенкам.

Голубятню мы поставили на крыше курятника, привязали проволокой, чтобы не опрокинул ветер. Постлали на пол мелкой соломы, насыпали в закрома зерна и впустили Маркизета и белую голубку, отвоеванную у небритого. Чабанок сам настоял на том, чтобы мы взяли голубку.

— Потом отдадите, — сказал он. — Иначе Маркизет затоскует.

Мы с Серым решили, что надо послушаться чабанка, и голубку взяли, назвав ее Чайкой.

Чайка сразу же уселась в закромок, а Маркизет, ворочая головкой, долго сидел на полу и присматривался к новому жилью. Стекляшки, как нам показалось, совсем не привлекали его.

Весь вечер нам с Серым не сиделось в доме. То вместе, то по одному, прихватив фонарик, мы выходили во двор и карабкались к голубятне. Маркизет к вечеру устроился на одной из полочек, где были насыпаны стекляшки, а Чаечка по-прежнему сидела в закромке.

— Не познакомились еще, — говорил Серый. — Так долго знакомятся, — и качал головой.

— Вы мне из-за голубей весь дом выстудите, — сделала нам замечание Елена Ивановна. — Бегаете без конца...

После этого мы проверили голубей еще раз перед сном.

— А какой у вас план, Ген-Геныч? — спросил наконец Серый. — Как вы заставите бухгалтера рыдать?