Мальчишки с улицы Пала

Чтобы понять, о чем шла речь, надо знать, что такое «эйнштанд». Это особое выражение пештской детворы. Когда какой-нибудь мальчишка посильней увидит ребятишек слабей себя, играющих в шарики, перышки или семечки сладких рожков (на пештском жаргоне – в «твердашки»), и захочет их отнять, он говорит: «Эйнштанд». Это уродливое немецкое слово означает, что сильнейший) объявляет шарики своей военной добычей и применит насилие против всякого, кто осмелится сопротивляться. Таким образом, «эйнштанд» – это одновременно и объявление войны. Словом этим кратко, но внушительно возвещается осадное положение, господство произвола, кулачного права и пиратского разбоя.

Элегантно одетый Челе первым нарушил молчание.

– Эйнштанд? – с дрожью в голосе переспросил он.

– Да, – подтвердил Немечек, осмелев при виде того, какое впечатление произвела на всех эта новость.

– Этого больше нельзя терпеть! – вскипел Гереб. – Я давно говорю: нужно что-то сделать, а Бока все кислую рожу корчит. Пока мы будем сидеть сложа руки, они нас еще изобьют, вот увидите!

Чонакош сунул два пальца в рот, собираясь на радостях свистнуть. Он всегда рад был примкнуть к любому мятежу. По Бока поймал его за руку:

– Не оглушай, пожалуйста. – И серьезно спросил у белокурого мальчугана: – Так как же было дело?

– Что? Эйнштанд?

– Ну да. Когда это случилось?

– Вчера днем.

– Где?

– В музее.

Так назывался у них сад Национального музея.

– Ну вот и расскажи все как было, только по порядку. Уж если что предпринимать против них, надо знать все в точности.

Малыш Немечек разволновался, почувствовав себя в центре важных событий. Это не часто выпадало ему на долю. Немечек был для всех словно пустое место. Он, как нуль в арифметике, ровно ничего не значил, и никто с ним не считался. Это был маленький, незаметный мальчик, худенький и слабый. Может быть, поэтому он всегда и оказывался жертвой остальных.

Немечек начал рассказывать, и все наклонились к нему.

– Дело было так, – сказал он. – После обеда пошли мы в музей: Вейс, я, Рихтер, Колчан и Барабаш. Сначала мы хотели поиграть в лапту на улице Эстерхази, но бита была у реалистов, и они ее нам не отдали Барабаш и говорит: «Пошли в музей, поиграем у стенки в шарики». Мы пошли и стали играть. Пускали шарик, и кто попадет в другой, пущенный перед ним, тот забирает себе все. Вот катаем мы по очереди шарики; у стенки их скопилось уже штук пятнадцать, даже стеклянных два. Вдруг Рихтер как крикнет: «Кончай, Пасторы идут!» Тут из-за угла выходят два брата Пасторы: руки в карманы, глядят исподлобья, идут вразвалку, так что мы очень испугались. Нас, правда, пятеро было, да что толку: они вдвоем с десятерыми справятся. Да и потом, нельзя на всех рассчитывать: дойдет до драки – и Колнаи удерет, и Барабаш тоже удерет; значит, только трое останутся. А если и я вдруг удеру, то вовсе двое. А всем сразу удирать – опять ничего не выйдет: Пасторы здорово бегают – лучше всех в музее, все равно догонят. Ну вот, значит, подходят Пасторы – ближе, ближе и всё на шарики поглядывают. Я и говорю Колнаи: «Видно, им шарики наши понравились!» И тут Вейс умнее всех оказался – сразу сказал: «Идут, идут… Ну, сейчас здесь такой „эйнштанд“ получится!..» Но я подумал, что они нас не тронут: мы ведь им никогда ничего плохого не делали. Сначала они и не приставали, только стали вот так в сторонке и смотрят, как мы играем. Колнаи мне шепчет: «Ты, Немечек, кончай!» А я ему: «Как бы не так: когда ты промазал! Теперь моя очередь. Вот выиграю, тогда и кончим». Тут Рихтер как раз свой шарик пустил, только у него руки дрожали от страха: он все на Пасторов косился, ну, и, конечно, промазал. Но Пасторы даже не шелохнулись, стоят себе, руки в карманы. Наконец пустил я свой шарик и попал. Сразу все шарики выиграл. Хочу пойти собрать их: шариков тридцать, наверно, было; но тут ко мне подскакивает младший Пастор и кричит: «Эйнштанд!» Я оглянулся – Колнаи с Барабашем тягу дали. Вейс стоит у стены бледный-бледный, а Рихтер не знает, бежать ему или нет. Хотел было я с ними по-хорошему, – говорю: «Слушайте, вы не имеете права у нас шарики отнимать». Тогда старший Пастор сгреб все шарики и положил себе в карман. А младший схватил меня за курточку, вот здесь, на груди, да как заорет: «Ты что, не слышишь? Эйнштанд!» Ну, тут, конечно, что мне оставалось делать… Вейс у стенки захныкал. А Колнаи с Барабашем из-за угла выглядывают: что, мол, там творится? Пасторы собрали все шарики и ушли, ни слова не говоря. Вот и все.

– Безобразие! – возмутился Гереб.

– Просто грабеж!.. – воскликнул Челе.

А Чонакош пронзительно свистнул в знак того, что в воздухе запахло порохом. Бока молча стоял в раздумье. Все смотрели на него. Каждому было любопытно, что скажет Бока.

История с Пасторами тянулась уже много месяцев, вызывая всеобщие жалобы, но он до сих пор не придавал ей серьезного значения. Однако эта новая вопиющая несправедливость задела и Боку. Он тихо произнес:

– Пойдем пока обедать. А потом встретимся на пустыре. Там обсудим. Но, по-моему тоже – это безобразие!