Мальчишки с улицы Пала

— Слушай, Бока, — сказал он, — я ведь знаю, что ты обо всем догадался. И что все вы знаете о моем переходе к краснорубашечникам. Но теперь я пришел сюда не как шпион, а как друг.

— Ты не можешь сюда прийти как друг, — тихо возразил Бока.

Гереб опустил голову. Он приготовился, что его встретят грубо, станут прогонять; но тихая печаль, с какой говорил с ним Бока, была для него неожиданностью. Она больно задела его — больнее, чем если бы его ударили. И он вдруг сам заговорил тихо и печально:

— Я пришел исправить свою ошибку.

— Это невозможно, — ответил Бока.

— Но я раскаиваюсь… страшно раскаиваюсь… Я принес вам знамя, которое Фери Ач захватил, а Немечек хотел унести обратно… и которое Пасторы вырвали у него из рук…

С этими словами он вытащил из-под куртки маленькое ало-зеленое знамя. У Боки заблестели глаза. Знамя все измято, истерзано: видно, что за него боролись. Но это-то и было в нем самое прекрасное. Изорванное, оно выглядело, как настоящее знамя, пронесенное сквозь огонь сражений.

— Знамя, — возразил Бока, — мы отберем у краснорубашечников сами. А не сумеем отнять — один конец… Все равно мы тогда уйдем отсюда, разбредемся кто куда… не будем больше вместе… Но получить знамя из твоих рук — нет, этого нам не нужно. И сам ты не нужен.

Бока сделал движение, собираясь уйти и оставить Гереба одного. Но Гереб ухватил его за пиджак.

— Янош, — задыхаясь, промолвил он, — я понимаю, что очень виноват перед вами. Но я хочу искупить свою вину. Простите меня.

— Эх, — сказал Бока, — простить я давно простил.

— И вы меня примете обратно?

— Нет. Вот это уж нет.

— Ни за что не примете?

— Ни за что.

Гереб вынул носовой платок и поднес его к глазам.

— Не плачь, Гереб, — грустно сказал ему Бока, — не хочу я, чтобы ты здесь, передо мной, плакал. Ступай себе домой и оставь нас в покое. Ведь ты пришел сюда потому, что теперь и краснорубашечники больше тебе не верят.

Гереб спрятал платок в карман и попытался принять мужественный вид.

— Хорошо, — сказал он, — я ухожу. Больше вы меня не увидите. Но даю слово: я пришел не из-за того, что от меня отвернулись краснорубашечники. Тут другая причина.

— Какая же?

— Не скажу. Может быть, ты когда-нибудь узнаешь. Но горе мне, если узнаешь…

— Не понимаю, — сказал президент, глядя на него с удивлением.

— Сейчас не могу объяснить, — пробормотал Гереб и пошел к калитке. Там он еще раз обернулся и спросил: — Значит, не примете, нечего мне и просить?

— Не примем.

— Ну, тогда… я и не прошу.

И Гереб выбежал на улицу, хлопнув калиткой. Бока мгновение колебался. Первый раз в жизни поступил он с другим так безжалостно. И он хотел уже догнать Гереба и крикнуть ему: «Иди, но только больше так не делай!»- но вдруг вспомнил, как Гереб совсем недавно, насмехаясь, убегал от них по улице Пала, а они с Немечеком, повесив головы, печально стояли на краю тротуара, и в ушах у них раздавался его глумливый, злорадный хохот.

«Нет, не стану звать его назад, — подумал он. — Это скверный парень».

И решительно повернул к штабелям, но, пораженный неожиданным зрелищем, остановился. Мальчики стояли на штабелях, наблюдая за происходящим. Стояли даже те, кто не принадлежал к гарнизону фортов. Все маленькое войско в полном составе выстроилось там, наверху, на уложенных рядами поленьях, и безмолвно, затаив дыхание, ждало, чем кончится встреча Боки с Геребом. И когда Гереб ушел, а Бока направился к штабелям, общее возбуждение прорвалось наружу: все войско, как один человек, разразилось криками восторга.

— Ура! — зазвенели тонкие детские голоса, и фуражки полетели в воздух.

— Да здравствует президент!

Тут воздух прорезал оглушительный свист: громче, наверно, и паровоз не свистнул бы — даже поднатужившись. Это был свист победный, заливистый, и, конечно, испустил его Чонакош. Блаженно осклабясь, посмотрел он вокруг и сказал:

— В жизни с таким смаком не свистал!

Бока, остановившись посреди пустыря, растроганный и счастливый, поднес руку к козырьку, отдавая честь своему войску. Снова вспомнил он о Наполеоне. Вот так же и его, наверно, любила старая гвардия…

Все видели, что произошло у калитки, и каждому стала ясной роль Гереба. Мальчики, правда, не могли расслышать, о чем говорили Бока с Геребом, но по их движениям поняли все. Они заметили, как Бока сделал отстраняющий жест, не подав Геребу руки. Видели, как Гереб заплакал и ушел. А когда он, замешкавшись у выхода, обернулся и что-то сказал Боке, все даже немножко испугались.

— Ой… сейчас простит! — прошептал Лесик.

Но когда Гереб наконец ушел и все увидели, что Бока отрицательно качает головой, воодушевление прорвалось наружу, и навстречу обернувшемуся к ним президенту грянуло «ура». Как же было не радоваться, что президент у них не ребенок, а серьезный, взрослый мужчина? Все готовы были обнимать и целовать Боку. Но время было военное, и не оставалось ничего другого, как только выразить свои чувства криком. Зато уж и кричали — во все горло, чуть не до хрипоты.

— Однако ты парень что надо, мамочка! — с гордостью сказал Чонакош, но тут же испуганно поправился:- Виноват… я хотел сказать: господин президент.