Мальчишки в бескозырках

Поднялся на крышу, смотрю, как мама ловко перестилает железную кровлю. Быстро работает большими ножницами, молотком. Вдруг она поглядела вниз и ахнула.

— Витя, отец приехал! — И за сердце рукой.

— Где, мама, где?!

— Посмотри на нашу площадку, вон он стоит!

Вижу: на площадке нашего этажа стоит военный с вещевым мешком за плечами. И у меня сердце остановилось. Он, думаю, папа!

Кинулся по лестнице вниз, одним махом проскочил два двора и на одном дыхании взлетел на третий этаж. И вот я на площадке.

Действительно, стоит военный. Звонит в нашу квартиру. Но это был не мой отец, а другой человек. Должно быть, на мне не было лица, так как незнакомец спросил, что случилось. Я, собрав всю свою волю, чтобы не разрыдаться, объяснил, что обознался, и спросил, к кому он идет. Тут выяснилось, что он муж нашей соседки Ирины Головань, вернулся с фронта. У нас действительно после блокады жили женщина с девочкой. Женщина работала журналисткой. Ей предоставили одну из наших комнат, в которых мы жили после переселения с прежней квартиры.

Мама несколько лет ждала отца и лишь тогда поверила, что он погиб, когда я отыскал его могилу.

Я несколько раз ездил в Гатчину, но не находил могилы отца. Помог мне товарищ по училищу Якобсон. У его родителей в Гатчине была дача, и вот однажды Якобсон сообщил мне, что нашел могилу. Надо было ехать в Гатчину. Я добрался туда на отцовском велосипеде. Скромный деревянный обелиск со звездой, под звездой фанерка, а на ней чернилами выписаны семь фамилий, в том числе и отца: «Красноармеец Петр Иванович Иванов, год рождения 1907, дата смерти 23 февраля 1944 года». Поплакал на могиле. Вокруг никого нет. Решил заказать дома металлическую планку и прикрепить ее вместо фанерки.

На обратном пути по неосторожности чуть не разбился. Последние километры я еле тянул. И вот при подъеме на Пулковские высоты прицепился к одной из досок, которые вез грузовик. Все шло хорошо, но при спуске грузовик развил большую скорость, я же растерялся и выпустил доску. По инерции я, обогнав грузовик, стремительно помчался вниз. Все обошлось бы благополучно, не попадись мне на пути рельсы железнодорожного переезда. В одно мгновение я вместе с велосипедом взмыл в воздух. Падали же мы порознь в разные места. Я отделался легкими ушибами, а переднее колесо стало похоже на цифру восемь. Весь остальной путь от Пулковских высот до дома уже проделал пешком, катя велосипед рядом.

Металлическую планку я сделал, но, когда через неделю приехал в Гатчину, к своему ужасу, не нашел могилы отца. Все фанерки с надписями были сняты и обелиски стали безымянными. Пошел в горвоенкомат, в горисполком. Поднял шум. Мне объяснили, что в Гатчине будет создано мемориальное кладбище, что все фамилии помечены в плане и будут выбиты на граните. Не успокоившись, я написал в «Правду». Ответ пришел из Гатчинского горисполкома. Меня пригласили приехать через год, чтобы убедиться, что все сделано, как надо.

Через год я приехал в Гатчину. Там был поставлен памятник, по сторонам которого были прикреплены белые мраморные плиты с именами павших воинов. Среди них я отыскал и фамилию отца.

Через несколько лет братское кладбище вновь перестроили. Теперь там горит Вечный огонь, в День Победы проводятся траурные митинги. Народ чтит своих героев.

Летнюю морскую практику нахимовцы проходили на Ладоге. И как когда-то, в годы войны, я снова держал путь от Осиновца в Кобону. Но теперь Ладога плескалась тихая и спокойная. Светило долгое летнее солнце. Не было ни атак вражеских самолетов, ни артиллерийских обстрелов. И шел я не на «Чапаеве», а под парусом на барказе. Трудно было унять волнение. Воспоминания наплывали одно на другое…

Низкий поклон тебе, Ладога!..

ЧАСТЬ 2 Нахимовцы

Вместо пролога

Нас было сто двадцать,
Нам было по десять и по
                                      пятнадцать.
Дети войны и крестники
                                     флота,
Мальчишек-нахимовцев третья рота.

Стихов не пишу. Но эти строчки возникли сами, когда положил перед собой стопку бумаги, закрыл глаза и попытался увидеть далекое и невозвратимое…

Парусный кораблик на невысоком шпиле бело-голубого дворца… Мачты учебной шхуны «Учеба», строгий частокол труб крейсера «Аврора»… Стриженные под нуль мальчишечьи головы, флотские воротники на худых спинах.

Урок танцев. «Встаньте в третью позицию!.. Вальс! И-раз-два-три, раз-два-три». Мальчишки, пережившие ад блокады, смолившие махру, умевшие при случае завернуть семистопным и трехэтажным ямбом, разобрав друг друга по парам, послушно скользили в танце. Правило было жесткое: двойка по танцам в четверти — забудь про поездку домой на каникулах…

А вот плац. И снова те же «раз-два-три!». Но это уже не вальс. Строй мальчуганов в бескозырках с бантами на лентах рубит печатный шаг, что есть сил в детских ногах.

А баржи с дровами? Разве забудешь дровяные, картофельные, овощные авралы. Мы сами квасили в чанах капусту на зиму, мыли спальни и классы.