Мальчишник

— Николай Дмитриевич в недавнем прошлом — директор теплоэлектроцентрали, ныне — пенсионер. Основоположник клуба моржей. Ты ведь был в клубе, — не спросил, а подтвердил Максимыч. — Должен помнить: калориферы, кафель, эмаль, пластик, широкие светлые окна на воду, на синие леса на дальнем необжитом берегу пруда. Его рук дело. По инициативе Николая Дмитриевича построил город это замечательное здание для клуба моржей. А сам он — истый фанатик зимнего купания. Иначе не назовешь.

— Белым оленем зовут его в клубе. Волос на голове — первоснежный, поросль на груди — баскунчакская соль, тренированный, подобранный, легконогий — истинный красавец олень. Стоит ему самую малость поговорить с любым человеком, даже таким, который сроду холодной водой и не умывался, как тотчас обращает его в свою веру. Зайдет по делам к секретарю горкома либо директору комбината, увлечется, распалится, распропагандирует их, и назавтра, глядишь, и секретарь и директор трясутся от холода в одних плавочках на льду у проруби. Но трясись, не трясись: коли уж пришел, разделся — нырнешь в купель, примешь крещение. Самолюбие не позволит уйти от проруби «нехристем».

— Рассказывают, приедет зимой в Крым или Сочи, сразу же собирает полную аудиторию и выступает без никакой бумажки, на одном вдохновении с трехчасовым докладом о пользе закаливания, красоте спортивной жизни и вечной молодости. На следующий день, глядишь, за ним бегают по горным тронам человек сто, бросаются следом очертя голову в студеное зимнее море и вообще ни на шаг не отстают — куда он, туда и все, что он, то и они. Повсюду у него такие приверженцы — в огонь и воду за ним.

— В позапрошлом году он привел моржей фотографироваться к городской новогодней елке на театральной площади. Вокруг елки — сложенные из снега крепостные стены, башни, многометровые фигуры Деда Мороза и Снегурочки, ледяные горы, с которых толпами скользят вниз на ногах, на коленях, на мягком месте. Катальщики в шубах, дохах, дубленках, в меховых шапках и шарфах. Представляешь, что тут было, когда у елки вдруг появились мужчины и женщины в одних лишь плавках да купальниках. Движение на горках остановилось. Все вылупились на нептунов. Невидаль! Сгрудились они под елкой. Кто сел на снег, кто опустился на колени, кто остался на ногах. И ни один не дрогнул, покуда фотограф не исщелкал на них всю пленку…

А вот и «Снежинка» — традиционный лыжный пробег тагильчан по маршруту Азия — Европа.

В один из мартовских дней, в ясное солнечное воскресенье, утренним часом собираются у подножия Долгой горы на обширной лесной прогалине стар и млад. Приезжают на автобусах, грузовиках, в легковых машинах, подходят с лыжами на плече пешком… Подкатил Максимыч со всей семьей — женой и сыном, которых под грудой разноцветных лыж в машине не сразу разглядишь. Командир привел жену, Многостаночник — сына.

Мелькают иные знакомые лица. С тем учился в одной школе, с другим бок о бок жил в палаточном пионерском лагере, с третьим состязался на беговых дорожках стадионов. Махнув красной варежкой, приветствует меня из толпы Ильда Шамина, подруга и соученица моей сестры. Смуглая, высокая и стройная, она и теперь хороша. Как-то пройдет дистанцию? В свое время ее никто не мог обойти.

Я не единственный гость на празднике. Тряхнуть стариной приехали лыжники из Перми, Челябинска, Кургана и иных недальних городов.

В городе снегу почти не осталось. Асфальт сух и сер от осевшей пыли. И если в затененных уголках кое-где сохранились смерзшиеся остатки, то в это солнечное утро они вовсю тают, исходят ручьями и звонкой капелью.

А в лесу снег лежит нетронутым, искристо-белым, сахарным, и на его фоне особенно ярки и нарядны одежды лыжников: голубые, оранжевые, лиловые, бордовые, сиреневые нейлоновые куртки и парки. Пестрят полевыми цветами вязаные шапочки с кисточками и бомбошками; радугами колышутся и вьются на ветру шарфы.

Уложенные в ряд на белом снегу черные лыжи напоминают мне клавиши, и льющийся из усилителей ноктюрн Шопена будто рождается из звучных уральских снетов.

Прикрепленные к девичьим ботинкам лыжи своими круто загнутыми носками походят на лебедей с их чудными изгибистыми шеями. А лыжи, в снежных вихрях несущие с горы мальчишку, чудятся конями, вытянувшимися в полете в одну линию.

Омывающее душу вселюдное празднество. Хоровод смелых и ликующих кустодиевских красок. Еще пестрей и краше, чем на запечатленной художником стародавней масленице.

А собравшиеся вокруг Ильды Шаминой женщины и сама она — разрумянившиеся, стройные и крепкие, в вязаных собственными руками шапочках-цветах, свитерах-букетах — ярче малявинских девок. В прошлом году Ильда на полпути до финиша в кровь стерла ногу. Но разве могла она, первая лыжница послевоенной поры, из рода-племени спортсменов — отец, мать, дяди, тети, брат — все бегали либо прыгали, — разве могла сойти с лыжни, уступить ее молодой сопернице? Никогда!

И она сняла грудью шелковую ленту, натянутую на финише. И тут же упала на руки мужа — Юры Иванова, геолога и моего одноклассника.