Мальчишник

Вход сбоку, не через центральный подъезд. В тамбуре — темно, зябко. И пусто. Вика пока остается ждать — что будет! — на берегу Мойки. Обозначаются в тамбуре массивные, «молчаливые» двери — одни, вторые. Подергал, потряс ручку у каждой из них — двери «не откликнулись». У последней, третьей, ручку повернул резко и сразу до отказа: громкий отскок замка, дверь — срез красивого дубового ствола — поддалась. Потом во дворце покажут дверь, которая в Париже была премирована за красоту и была куплена старым князем, привезена в Петербург для интерьера дворца. Так же, как появилась в этом вот дворце итальянского мрамора лестница: итальянский мрамор вывозить из Парижа запрещалось, и тогда старый князь купил в Париже особняк, забрал из него лестницу и привез тоже сюда, в интерьер.

Когда в тамбуре за мной тяжело закрылась дверь — срез красивого дубового ствола, — я попал в еще более плотную темноту и в еще более ощутимую прохладу. В сумраке разглядел обвязанную шерстяным платком женщину. Именно такую, каким и полагается караулить старые дворцы и замки: сидела, свернувшись клубочком, как кошка, перед открытым шкафчиком с ключами на фоне чего-то зеркального. Невесть откуда преломлялся дневной свет, и поэтому «ключница» была достаточно различима. Забыл упомянуть, что большая часть окон дворца закрыта ставнями. Мы сразу обратили на это внимание.

Дворец (Мойка, 94) навсегда помечен драматической таинственностью. При первой нашей с ним встрече была ночь, была осень, но в этот раз — летний день, а дворец все равно — настороженный, затемненный. Да что там — жутковатый! Тем более на днях произошел пожар. И никак не скажешь, что пригоден для надежд, но тем не менее в недавнее время здесь проходили балы «Последняя надежда»: встречались одинокие женщины и мужчины последняя надежда устроить свое личное счастье.

Голос «ключницы»:

— У нас не работает электричество. И вообще дворец закрыт.

Я сказал, что меня ждет Галина Ивановна Свешникова это директор. Принадлежит дворец учителям и называется Дворцом просвещения. Был передан учителям после революции.

— Погодите. Возьму фонарь.

В руках у «ключницы» появился большой с козырьком и ручкой-дужкой старинный фонарь. Из-под козырька выпало желтое пятно и слабо осветило путь куда-то в глубину покоев, связанных со скандальным именем Распутина, где он, уже раненный, попал в «восьмерик» — комнату с зеркалами, из которых одно из зеркал было дверью, выходом. И Распутин все же отгадал, где просто зеркала, а где дверь… выход… О Распутине я впервые прочел в «Морозовке», в некоторых докладах, при упоминании судьбы ГИЕБХУ. И что тело Распутина было потом выброшено из склепа и сожжено восставшими солдатами где-то на дороге между Петербургом и Царским Селом.

— Идите, за мной! — скомандовала «ключница», унося с собой выпавшее из фонаря слабое желтое пятно.

Я последовал за ней, за ее фонарем. Мне ничего не нужно было во дворце «распутинского», мне нужен был тайник при кабинете старого князя. Старый князь — это отец молодого Юсупова, организатора убийства Распутина. Я хотел увидеть собственными глазами место, где были обнаружены письма Пушкина, а не то, где именно в подвале вначале пытались отравить, а потом убивали Григория-старца. Я двигался за старухой и ее фонарем по узким коридорам. Свернули направо, свернули налево, свернули направо, свернули налево…

— Теперь сюда. Осторожно, ступенька. Здесь боковые двери в кабинет молодого князя.

И старый князь и молодой — оба Феликсы. Но старый князь, помимо фамилии Юсупов, назывался еще — граф Сумароков-Эльстон. Дело в том, что, как полагают, отец старого князя был внебрачным сыном Екатерины Тизенгаузен (внучки Кутузова, дочери Елизаветы Михайловны Хитрово) и принца Вильгельма Прусского. Звали его Феликсом Николаевичем Эльстоном, графом Сумароковым (титул он получил от жены графини Сумароковой), и поэтому сын его (старый князь) полностью именовался — Феликс Феликсович, граф Сумароков-Эльстон. А женившись на последней в роду княжне Юсуповой, стал именоваться — князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон. А сын его — тоже Феликс — это уже молодой князь.

Я нащупал небольшую дверь, толкнул ее и оказался в просторном, светлом помещении с окнами на Мойку. Здесь окна не были закрыты (кажется, их было три), поэтому в кабинете с прекрасной белой с золотом мебелью было светло.

За письменным столом сидела коротко стриженная темноволосая женщина. Худенькая, и сразу заметно, что энергичная. Даже по тому, как повернула в мою сторону голову. Конечно, это была Галина Ивановна Свешникова.

Я, как говорится в таких случаях, представился: очень хотелось произвести благоприятное впечатление.

Свешникова кивнула и повторила то, о чем неоднократно говорила мне, когда я упорно названивал ей по телефону, добивался свидания.

— Теперь вы поняли, почему дворец закрыт?

— Да. Извините еще раз, уважаемая Галина Ивановна. — И я, смутившись, добавил: — У вас даже электричество не работает.