Мальчишник

— До 1917 года в путеводителях по Москве боярский дом обозначался именно как дом Малюты Скуратова с домовой церковью, — начал рассказывать Александр Иванович. — И даже в двадцатые годы сюда приезжал Луначарский смотреть дом Скуратова, где Малюта бесчествовал свои жертвы, лютовал вместе с царским шутом и палачом Васюткой Грязным. Когда же по другую сторону Москвы-реки строили станцию метро «Дворец Советов» (теперь — «Кропоткинская»), то нашли могильную плиту Малюты и решили, что Малюта, очевидно, жил здесь. Поблизости тоже была небольшая церковь Похвалы Богородицы.

— Если до того, как перебраться на противоположный берег реки, Малюта все же проживал на Берсеневке? Возможно это?

— Допустим.

— Гипотеза имеет право на существование?

— Имеет.

— Я узнал от некоторых сотрудников института, и мне показали даже место, где в церкви обнаружили замурованную девушку.

— Когда вскрыли нишу?

— Да. Коса, лента в косе. Девушка в миг рассыпалась, обратилась в прах. Ее видели только те, кто стоял тогда рядом.

— Об этой, скажем так, романтической истории понаслышаны наши сотрудники.

— Ваше мнение в отношении подземного хода в Кремль? — задал я Фролову наконец самый главный вопрос. И при этом сказал Александру Ивановичу, что в Управлении по охране памятников утверждают, что подземного хода быть не могло, потому что и в наши-то дни метростроевцы с трудом проходят под Москвой-рекой.

Александр Иванович ответил:

— Как же в прежние времена совершали подкопы под крепости? Протаскивали бочки с порохом? Техника подкопов была очень высока. А как был воздвигнут Соловецкий монастырь? Как поднимали и укладывали одиннадцатитонные блоки? Подземный ход мог пострадать от наводнений. Сильное наводнение в Москве было, например, в 1908 году.

Александр Иванович Фролов рассказал еще, что дом, в котором мы жили, стоит частью на болоте, частью на месте винно-соляного двора, частью на кладбище. Напротив дома, на бывшей Болотной, где разбит небольшой сквер, было рабочее лобное место. Там в основном и производились казни, шла «стукотня на плахах».

И я вспомнил, что учительница истории Костюкевич, которую Лева описал с поразительной точностью — «большой, выпуклый, крепкий лоб, бежево-оранжевые волосы, маленький подбородок, острый нос, всклокоченные брови, небольшие глаза, скрытые под маленькими очками», — нам говорила, что сюда в клетке привезли Емельяна Пугачева и здесь его казнили. Вообще Лева часто, когда хотел пошутить, вспоминал «нашу историчку, иссушенную архивной трухой и разными сухими, мертвыми историческими выражениями…» и часто пользовался «приемами этой старой мегеры». Так на вопрос своей маленькой ленинградской племянницы Норы (девочки Трубадур): «Что это за крест на церкви? Зачем он золотой и для чего там всегда красиво раскрашено?» — Лева ей объясняет приемом Костюкевич:

— Видишь ли… С политической точки зрения, чтобы подавить в угнетенных классах, то есть классах рабочих и крестьян, стремление к свержению царизма, уничтожению плутократства, стремление к социалистической диктатуре, они, выражаясь языком полной реальности и соответствующим действительности, дурманили народ, разжигая в нем антиреволюционные мысли и идеи антагонизма. Это понятно, надеюсь…

— М-н… нет… — залепетала оглушенная слушательница.

Продолжение подземных приключений:

Только мы вышли на площадку, как нам в глаза бросилась фигура человека, стоящего недалеко от склада.

— А, черт! — проскрежетал Мишка. — Вахтер. Вечно он здесь околачивается.

— Сделаем вид, что мы хотим просто пройтись по садику к воротам и выйти на набережную, — предложил Сало.

Беззаботно посвистывая, мы спустились в садик и двинулись по направлению к воротам на набережную между вахтером и складом, прилегающим к церкви. Здесь мы врезались в полосу жидкой грязи и луж. (Вот где пригодились Левкины галоши.) Не видя в темноте дороги, нам пришлось протопать где попало, и вскоре мы очутились на суше.

— Скорее, — шепотом поторапливал нас Мишка.

Мы быстро завернули за угол церкви и подошли к началу каменной лестницы. Дальние ступеньки расплывались в жуткой темноте, и нам казалось, что перед нами бездонная пропасть. Там даже и ступенек не было, вернее, они от времени успели совершенно истереться.