Маленькая Фадетта

— Я не ищу сожаления и снисхождения к моей внешности, вот в чем вся моя вина, Ландри. Я не стараюсь украсить себя, это их сердит, и они забывают все мои услуги. А ведь, даже если бы я вздумала нарядиться, на какие средства я бы это сделала? Я никогда ничего не прошу, хотя ни полушки не имею. Бабушка ничего мне не дает, кроме еды и ночлега. Я сама ничего не могу смастерить с лохмотьями, оставленными мне еще моей бедной матерью. Меня ничему не учили и с десяти лет я была брошена без присмотра на произвол судьбы. Ты ничего мне не сказал из доброты, а все ставят мне в упрек, что в шестнадцать лет мне пора пойти в услужение, что тогда я буду получать жалованье, но что я остаюсь с бабушкой из лени и любви к бродячей жизни. А бабушка будто бы меня не любит, но не имеет средств нанять служанку.

— Но ведь это правда, Фадетта! Тебя укоряют, что ты не любишь работать, твоя бабушка всем повторяет, что ей выгоднее было бы взять служанку.

— Бабушка так говорит, потому что она любит жаловаться и браниться. А только я заикнусь о разлуке, она меня не пускает, ведь я очень полезна в доме, хотя она в этом не сознается. Ведь она не молода, ноги у неё старые, где же ей собирать травы для настоек и порошков, иногда за ними приходится идти далеко. А я отлично знаю свойства трав, гораздо лучше, чем бабушка. Она сама удивляется, как ловко я приготовляю полезные лекарства. А поглядите-ка на нашу скотину, какая она выхоленная, все ей удивляются, зная, что у нас общее пастбище. Бабушка хорошо понимает, отчего у её баранов — отличная шерсть, а у коз — здоровое молоко. Ей не выгодно будет, если я уйду; да и я сама к ней привязана, несмотря на её дурное обращение и скупость. Но это все второстепенные причины, а главная моя причина совсем другая, скажу тебе ее, Ландри, если тебе не скучно слушать.

— Говори, мне очень интересно, — живо ответил Ландри.

— Дело в том, — продолжала она, — что мне еще не было шести лет, когда мать мне оставила бедного ребенка на руках, такого же некрасивого, как и я, но еще более обездоленного, ведь он хромой, слабый, больной, сгорбленный, и всегда-то он злится и шалит, потому что всегда страдает, бедный мальчик! Все его бранят, отталкивают, презирают, моего несчастного скакуна! Бабушка его бранит и бьет, а я вступаюсь за него, представляюсь иногда, что сама его треплю. На самом деле, я его не трогаю и он это отлично знает. Часто, если он провинится, он спасается ко мне и говорит: «побей меня ты, а то бабушка меня накажет» и я бью его в шутку, а он кричит, плутишка! Я смотрю за ним; когда у меня есть старые тряпки, я ему мастерю одежду; потом я всегда лечу его, а то бабушка не умеет смотреть за детьми и давно бы его заморила. Словом, я берегу этого хилого ребенка и облегчаю ему его жизнь, на сколько могу; без меня он скоро лежал бы в земле, рядом с отцом, которого мне не удалось спасти. Может быть, ему хуже, что будет жить некрасивый и искривленный, но я не могу помириться с мыслью об его смерти. Сердце мое обливается кровью, Ландри, от жалости и упреков, точно я мать скакуна! Как пойду я в услужение, буду получать жалованье, а он-то на кого останется? Вот и вся моя вина, Ландри, Бог мне судья, а не люди; я прощаю им их ненависть ко мне.

XX

Ландри слушал с возрастающим интересом маленькую Фадетту и не находил возражений ни на один из её доводов. Последние слова её о маленьком брате так тронули его, что он почувствовал сильную жалость и желание вступиться за нее.

— На этот раз, Фадетта, твои обвинители сами не правы, — сказал он, — ты говоришь только хорошее; никто не предполагает в тебе твоего доброго сердца и рассудительности. Отчего не знают, какая ты на самом деле? О тебе перестали бы дурно отзываться и признали бы тебя хорошей девушкой.

— Я тебе говорила, Ландри, как мне безразлично, нравлюсь ли я или нет тем, кого я сама не люблю.

— Но если ты мне все это рассказываешь, значит… — тут Ландри спохватился и продолжал, поправившись — значит, ты дорожишь больше моим мнением? А я думал, что ты меня ненавидишь за то, что я никогда не был добр к тебе.