Маленькая хня

Выкидывая железяку, я ругалась на радистов за то, что они не выкинули ее сами: железяка была неудобной.

— Лора, — сказал второй радист, — ты знаешь, сегодня ничего лишнего у нас нет.

Я жестами показала, что нужно объявить по трансляции докторину.

Ее звали Лена, и у нее были очки. Больше ничего не могу про нее сказать. Впрочем, нет: она была педиатром из Новосибирска. Все.

— Тебе плохо, Лора? — обрадовался начальник рации.

— Там стармех сидит без башки практически, — сказала я.

— Ты выкинула ее за борт? — автоматически съязвил начальник, делаясь серьезным.

Стармех зашил себе бровь сам. Лена принесла ему штопальный набор, а зеркало у него и так было.

В общем, как говорил Розенбаум, «вечерело». Пароход наш усиленного ледового класса еще утром вышел из Магадана и направил лыжи в сторону Анадыря. В трюмах ехали товары народного потребления, а поверх трюмов — привязанные к крышкам крупные грузовые автомобили. Они были определенного военного цвета, но неясного мирного назначения: списанные «Уралы» количеством в десять штук, не один год простоявшие где-то в сопках, без колес, моторов, стекол и сидений, понадобились кому-то в столице Чукотки.

Была очень хорошая погода. Чайки отстали. Вода не вскипала, не пенилась и не била пароход в морду. Она была гладкая, тихая и лиричная, как ее озерные сестры. Шум судового двигателя дополнял картину, не портя ее. Экипаж почти в полном составе — за исключением тех, кто непосредственно вел его в Анадырь — вышел на палубу и развесился вдоль лееров, наблюдая благодать. И, как всегда случается посреди благодати, тянуло посмотреть в небо. Кто-то посмотрел в небо и сказал:

— Уйопт.

Над пароходом молча кружили сухопутные птицы совы. По их растерянным лицам, напоминающим в профиль молодую Анну Ахматову, было ясно, что они близки к нервному срыву.

— Глюк какой-то, — сказал боцман. Совы были явно того же мнения.

Охота продолжалась недолго. Заспанные птицы, продрыхшие перегрузку родных «Уралов» с сопок на причал, а затем с причала на пароход, к вечеру вылетели пожрать. А тут — такое. Увидев, что с мышами и привычной топографией вышел необъяснимый казус, совы сдавались почти без боя. Полетав немного над баком, они по очереди возвращались куда-то под капоты «Уралов». Доставали их оттуда руками, передавая друг другу брезентовую рукавицу ГЭСа.

Сов хватило не всем. Их было 17, а экипаж на броняге — 30 человек. Кто-то сову не захотел, отдал мне, а я подарила ее стармеху — из жалости. У третьего помощника оказалось сразу две штуки, но одну у него забрал чиф. Боцман сказал «идите вы все на хуй» и пошел в надстройку, укушенный совой, но крепко прижимая ее к животу. Второй и третий механики долго мерялись своей дичью, но самая большая и коричневая оказалась у артельщика. Еще штуки четыре поделили меж собой мотористы. Часть сов разобрали матросы, а капитану ни одной не досталось: он снисходительно пронаблюдал ловлю со стороны, сказав, что все лучшее — детям.

И настала ночь. И кончилась ночь.

И настал день.

Ласточкина заявила: «Хотите сов — жрите без мяса». Всю обедешнюю норму скормили птицам. Сововладельцы перлись на камбуз тучными стадами и выпрашивали у Ласточкиной кусочек оленя.

Третий помощник, не желая клянчить, накормил сову купленной в Магадане копченой колбасой, и к вечеру сова умерла. Горе третьего было безмерным. Утешил его вахтенный матрос, подарив ему свою сову; она была сильно злая и матрос ее боялся.

На следующий день чиф сказал артельщику выдать на камбуз столько мяса, чтоб хватило всем, а не только птицам. Ласточкина положила дополнительную оленью ногу на край разделочного стола, и каждый кормящий сам отрезал от нее совиную дозу.

На пароходе началась другая жизнь. В столовой команды пылились нарды. Лица завтракающих мужчин были отстраненно-нежными. Третий помощник, привыкший спать в темных очках, днем носил их на голове, чтоб в любой момент они были под рукой. Очки пригодились ему в Анадыре: без них он не смог бы выполнить распоряжение капитана, потому что там было слишком ярко от снега.

Я убирала после завтрака со столов кают-компании, случайно выглянула в лобовой иллюминатор и поняла, что у четвертого механика появилась замена. На баке, растопырив руки, спиной к моему аспекту стоял кто-то из наших моряков. В растопыренных руках неопознанного члена экипажа была какая-то тряпка. С тряпкой в растопыренных руках он был похож со спины на пародию Ди Каприо, но «Титаник» тогда еще не сняли.

— Лор, ты чего? — В кают-компанию зашел опоздавший на завтрак электромеханик.

— Там еще кто-то чокнулся, — сказала я, — мы все скоро спятим, никого не останется.

Электромех мельком глянул в иллюминатор.

— Это третий. Сову ловит. Мастер ему сказал. Дай масла, а?

Я не могла оторваться от удивительного зрелища. Теперь я увидела.