Маленькая хня

И сны снятся пароходские эпизодически до сих пор. И самый страшный — вовсе не про смещение груза или пусть там учебную тревогу. Снится, как будто я накрыла завтрак в кают-компании, а время еще осталось, всего 25 минут 8-го, а завтрак ровно в половину. И я прихожу в свою каюту поправить перья — причесаться и все такое. А вернувшись в кают-компанию в 29 минут, обнаруживаю, что на столах нихерашеньки нету. Не только сахарниц-стаканов-тарелок-вилок, но и даже скатертей с салфетками, а в буфетной не включен титан и чай не заварен. То есть понимаю, что накрытые столы мне приснились, а я проспала. И я начинаю метаться по кают-компании, искать скатерти, швырять на столы тарелки, а в мозгах стратегический план на ближайшие полминуты: «кипяток с заваркой у дневальной возьму». И вот, когда всё накрыто — я успеваю до половины! — и входит первый коньсоставововец, я обнаруживаю, что забыла одеться — рассекаю по кают-компании в какой-то драной футболке и без штанов.

Обычно я просыпаюсь после этого сна с пульсом под 200. И никак не пойму, что же в нём такого страшного — ну подумаешь, получила бы от старпома звездюлей. Так я по 10 раз на дню под раздачу попадала, работа такая у чифа: строить буфетчиц-дневальных-поваров-уборщиц. Да и завтрак я ни разу не проспала. Ужин — было дело, а завтрак — никогда. Так что непонятна мне природа моего дежурного кошмара.

А контейнеровоз, на котором ожидались власти, уже втянул якорь. Это он сегодня ночью цепью гремел.

В Мск, конечно, этого не было слышно.

ИРКИН ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Снова сильный ветер, и меня сносит вглубь микрорайона «Моргородок». Для тех, кто никогда не был в городе В., поясняю: это между Второй и Первой Речками, и если я не успею вовремя выпустить шасси, меня здорово долбанёт клювом об антенну на крыше девятиэтажного кирпичного дома по улице Ульяновской. Здесь, внезапно для себя уволившись из пароходства, я снимала комнату в трёхкомнатной квартире. Еще одну комнату, поменьше, занимала студентка меда Ирка. В третьей, похожей на развороченное браконьерами медвежье логово, жила сама квартирная хозяйка Любовь Аркадьевна.

Аркадьевне было лет 55 плюс-минус 15. Иногда она работала санитаркой в роддоме номер шесть: её оттуда не выгоняли, потому что в начале каждого пике она честно уходила на больничный. По квартире Любовь Аркадьевна рассекала в белой ночнухе со штампом «МИНЗДРАВ СССР» на спине.

Муж Аркадьевны, моторист из пароходства, к тому моменту уже года три как переехал на Морское кладбище, и добропорядочные соседи рассказывали, как Аркадьевна, в жопу косая, проспала вынос гроба, а потом не верила, что её Борисыча уже закопали. Традиционным задвигом нетрезвой Аркадьевны было часа в два ночи засобираться навестить мужа, и мы с Иркой каждый раз ловили вдову на пороге квартиры, насильно лишали её верхней одежды и укладывали в берлогу, где она еще минут двадцать горестно материлась, а потом засыпала тихо-тихо.

Однажды она явилась домой с разбитой башкой. Дверь открыла я. Когда из темноты лестничной площадки выступил умирающий сын Ивана Грозного, я упала в обморок. Ирка выбежала на шум и оказала нам медицинскую помощь. Впрочем, я очухалась сама, но еще немного посидела под вешалкой. А потом встала и пошла на звуки. Они доносились из хозяйкиной комнаты. Аркадьевна сидела на трюмо и плакала так, как будто недоразумение с переездом Борисыча случилось только что. Ирка поливала ее желтой жидкостью из литровой банки.

— Ни хрена страшного, — сказала она.

— Это моча? — уважительно спросила я.

— Дура, фурацилин!

— Может, скорую вызвать?

— Да у ней только кожа рассечена, — Ирка ковырялась в хозяйской башке и что-то там с интересом рассматривала.

— Чего она тогда ревет? — я старалась не смотреть.

— А это ей обидно, что своей же бутылкой по чану схлопотала.

— Галька ссссука! — подтвердила хозяйка.

— Видишь, — кивнула Ирка.

А утром нас разбудил жуткий крик. Мы прискакали в ванную и увидели, как Аркадьевна, стоя в длинных трусах и лифчике перед зеркалом, смотрит на себя сквозь прижатые к лицу ладони.

— Ты чего ей столько намотала-то?

— А что, бинта жалко, что ли? — хихикнула Ирка, — прикинь, она, оказывается, не помнит ни фига. То есть как с Галькой поссорилась, помнит, а что дальше было — вообще. Ну, я ей и сказала, что у нее сотрясение, и что кровища хлестала до потолка, и что вообще она могла помереть, если б не я.

— Теперь она с тебя денег брать не будет за квартиру.

— Фиг там! Только что напомнила.

А потом у Ирки произошел день рождения. Были мы с ней и два мальчика, по штуке каждой. В момент, когда атмосфера в комнате стала романтической до предела, дверь отлетела к стене. В проеме качалась полуголая Аркадьевна. Она молча протянула руку и нашарила на стене выключатель. Я зажмурилась.

— Танцуйте, суки, — великодушно разрешила она и павой вплыла на середину.

Аркадьевна, похоже, дожидалась своего звездного часа много лет.