Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни

— А я вот ничего не знаю, — продолжала она. — Мне нужно время для того, чтобы самой разобраться, и просто для того, чтобы все образовалось как-нибудь само по себе. Если бы не Дик… — Голос ее оборвался.

Грэхем невольно обнял ее крепче.

— Нет, еще нет, — тихо сказала она и тихо отвела руку Грэхема, на мгновение ласково прижав ее к своей. — Когда вы прикасаетесь ко мне, я не могу думать, — взмолилась она. — Я… я не могу думать.

— В таком случае я должен уехать, — пригрозил он, не шевельнувшись.

Она сделала протестующий жест.

— Такое положение невозможно, невыносимо. Я чувствую себя подлецом, но я знаю, что я не подлец. Я ненавижу обман. Ну, конечно, я могу солгать, но не могу я лгать такому человеку, как Большое сердце. Я предпочел бы подойти к нему прямо и сказать ему: «Дик, я люблю вашу жену. Она любит меня. Что вы на это скажете?»

— Ну, пусть так и будет, — сказала Паола, на минуту загоревшись.

Он решительно выпрямился.

— Хорошо. Сейчас же.

— Нет, нет! — воскликнула она, охваченная внезапным испугом. — Вы должны уехать. — Но снова голос ее упал, и она прошептала: — Я не могу вас отпустить.

Если у Дика еще и оставались сомнения в правильности его подозрений, то с возвращением Грэхема последние сомнения исчезли. Подтверждений не требовалось. Достаточно было взглянуть на Паолу. Она была в состоянии радостного пробуждения, точно расцветающая во всей своей полноте весна. Ее веселый смех звучал счастливее обычного. В ее пении слышалась новая мощь, теплота, и вся она была полна, насыщена движением и деятельна. Она рано вставала, поздно ложилась. Она не берегла себя, как будто напиваясь шампанским своих чувств. Дику иногда казалось, что она ведет себя так нарочно, не смея задуматься над тем, что с ней. Он подмечал, что она худеет, но должен был признать, что от этого она становится еще прелестнее и что яркие краски, чарующая живость ее от этого обрели новую, нежную одухотворенность.

А в Большом доме все шло своим чередом, как всегда гладко и благополучно. Дик иногда задумывался над тем, сколько времени может так продолжаться, и пугался мысли, что придет время, когда все изменится. Пока он был уверен, что, кроме него, никто ни о чем не знает, не догадывается, но долго ли это продолжится? Нет, недолго, он в этом не сомневался. Паола слишком плохая актриса. И даже если она сумеет скрывать мелкие неприятные детали, то скрыть такое новое чувство не сумеет ни одна женщина в мире.

Он знал, что его слуги — азиаты — исключительно понятливы; признавал, что они скромны и тактичны. Но можно ли полагаться на женщин? Женщины — как кошки. Даже лучшие из них торжествовали бы, найдя в сияющей чистотой, безупречной Паоле такую же дочь Евы, как они. Любая случайная гостья, приехавшая на день или даже на вечер, может догадаться о том, что переживает Паола! Что касается Грэхема, то Дик еще не совсем его понимал. Но женщина женщину разгадает. Паола в этом, как и во многом другом, не была похожа на всех. Он никогда не подмечал в ней этих свойств. Он никогда не видел, чтобы она подстерегала других женщин и ловила их на чем-нибудь предосудительном, разве только тогда, когда это касалось его.

И он снова усмехнулся, вспомнив эту смешную историю с миссис Дехэмени — «историю», разыгравшуюся, впрочем, только в воображении Паолы.

Дик думал о многом и, в частности, о том, что знает Паола о его сомнениях и догадках.

И Паола думала о том же, и вначале безуспешно. Она не замечала ни малейшей перемены в обычном его с ней обращении. Как и всегда, он успевал выполнить всю очередную работу, как всегда, развлекался, пел свои песни, по-прежнему был веселым и бодрым. Ей казалось только, что к ней он как-то особенно нежен; иногда, впрочем, она с раздражением говорила себе, что это она только воображает. Но она недолго оставалась в сомнении. В обществе за столом или вечером за картами она наблюдала за ним из-под полуопущенных век, наблюдала, когда он этого и не подозревал, и всматривалась в него так пристально, что и в лице его и в глазах она, наконец, ясно прочла, что он знает. Грэхему она ничего не сказала, даже не намекнула. Это бы ничего не поправило. Это могло бы только побудить его уехать, а она честно сознавалась себе, что отъезда его не хочет.

Но почти полностью убедившись, что Дик знает или догадывается, она ожесточилась и решила сознательно играть с огнем. Если Дик знает, рассуждала она, почему он молчит? Он всегда обо всем высказывался прямо. Она этого и хотела, и боялась, но страх скоро исчез, осталось одно желание, чтобы он заговорил. Что бы ни случалось, всегда действовал, решал он. Грэхем определил положение как «треугольник». Пусть Дик решит эту задачу. Нет того, чего бы он не сумел разрешить. Почему же он тянет?