Маленькая Луна

– А теперь, старик, послушай меня. Сегодня понедельник, ведь так? Вот если в следующий понедельник «Цейсс» будет еще у тебя, то кафедра обратится в министерство с официальным письмом, требуя объяснений. Почему оборудование, заказанное для нее, используется не по назначению? А кроме того, я тебе обещаю, что лично напишу профессору Грегори, лично профессору Дурбану – об этих делах. Копию – самому Дэну Макгрейву…

– Старик, ты с ума сошел!

– Знаешь, что такое научная этика? Будет грандиозный скандал…

Некоторое время они молчали, а затем Костя вдруг побагровел так, что даже Арику стало жарко.

– Да, ладно, старик… Что ты, в самом деле, как мальчик?.. Получишь свой «Цейсс». Было бы из-за чего кипятиться…

В понедельник, весь новенький, посверкивающий никелированными щечками «Цейсс» был доставлен на кафедру и смонтирован на выносных платах «Бажены». Одну тумбочку, слева, занял теперь компактный дисплей, а на другую, по правую руку, стал принтер, распечатывающий результаты. Проводку для них обоих пустили прямо по полу. Процессор кое-как втиснули между стойками, сканнер для копирования фотографий – на столик, принесенный из дома. Лаборатория после этого превратилась в джунгли. Теперь пройти ее из конца в конец можно было только исполнив замысловатый дикарский танец: сначала переступить через жилы проводки и одновременно нагнуться, чтобы не стукнуться о верхнюю штангу «Бажены», затем распрямиться, впрочем не до конца, и осторожно, бочком-бочком скользнуть вдоль вытяжного шкафа, далее же – поднять руки, поскольку проход был уже всего ничего, и снова, бочком-бочком, протиснуться к письменному столу. Арик, впрочем, мгновенно привык, исполнял все эти фигуры, практически не задумываясь. И точно также он мгновенно привык, что Костя Бучагин, с которым они сталкивались то на собраниях, то в деканате, теперь не задерживался, как было раньше, для дружеского разговора, а чуть заметно кивал, отводил глаза и, демонстрируя неприязнь, отчужденно следовал мимо. Чувствовалось, что потерянный «Цейсс» Костя не простит никогда.

Зато новая аппаратура сразу же начала приносить результаты. Выяснилось, например, что коацерваты действительно не имеют четкого клеточного строения. Мембранных структур или чего-то подобного у них не было: наблюдались лишь потоки «цитоплазматического вещества», закручивающиеся вокруг нескольких, видимо, временных центров. Значит, разделение биохимии осуществлялось там неким еще неизвестным путем: вероятно, функционально, за счет сдвига фаз в реакциях синтеза и распада. Это, в свою очередь, предполагало принципиально иной тип обмена веществ. Данные уникальные, можно сразу писать докторскую диссертацию. Более того, оказалось, что разные коацерваты вовсе не идентичны друг другу. У одних цитоплазматические уплотнения размещались в области предполагаемого ядра, у других же они равномерно распределялись по периферии. Таким образом подтверждалась сразу же пришедшая ему в голову мысль, что «хоровод» представляет собой не популяцию достаточно самостоятельных индивидов, не совокупность «существ», бытующих независимо друг от друга, а некий сверхорганизм, целостность, «метагом», причем пребывающий, скорее всего, в зачаточном состоянии. Теперь становилось понятным, почему не удается культивировать отдельные коацерваты. «Печень», вырезанная из «тела», не может жить полностью изолированно. И точно также «тело», лишенное «печени», без функциональной поддержки становится нежизнеспособным. Слитно-раздельное, связно-обособленное существование – вот тут какая напрашивалась догадка.