Маленькая ночная музыка

Снова становится тихо. Сейчас тишина кажется вовсе неуместной.

— Право, не знаю, как она попала туда, сам недоумеваю! — Савва Крыстанов упирается взглядом в носки своих ботинок. — Вчера утром я заметил, что её нет в моем галстуке.

— То, чего вчера утром не было в вашем галстуке, наверняка было замечено другими, — заявляет Маркова.

— Евгения, — отзывается из своего угла Вера, — сегодняшний день и без того мучителен! А товарищ Крыстанов был самым близким другом дяди! И вообще, почему вы занимаетесь разными вопросами, которыми впору заниматься следователю? Не кажется ли вам, что вы пересаливаете?

— Что за наивная головка, — вставляет Бошнаков. — Ты забываешь, что почтённый доктор первый застал твоего дядю мёртвым!

— Бедняжка! — На губах Марковой появляется улыбка сожаления. — Извини! Мы бы могли, разумеется, поговорить и на музыкальные темы.

— Или о погоде, — Бошнаков ехидно улыбается.

Савва Крыстанов поднимается, поправляет своё пенсне, откашливается. Похоже, что он собирается произнести длинную речь.

— Мне пора уходить, — говорит он. И тихо добавляет: — Спокойной ночи!

Никто не провожает его. Даже Вера остаётся на месте. Когда его долговязая, сутуловатая фигура исчезает за дверью, Вера поворачивается к Бошнакову и тихо говорит:

— Ты злой. И Евгении:

— И ты злая.

— А я? — спрашивает Аввакум.

— Вы? — она задумчиво улыбается. — Вы и не злой и не добрый. Но, мне кажется, вы честный и справедливый человек.

— А ты чудесная глупенькая девочка! — Евгения Маркова подходит к Вере, обнимает её за плечи и гладит по волосам. — Чудесная и наивная девочка, которой теперь предстоит выучиться у жизни, что такое добро и что — зло.

Леонид Бошнаков с насмешкой наблюдает эту сцену. Затем, будто вдруг что-то припомнив, по-дирижерски взмахивает рукой, щёлкает пальцами и вылетает, будто за ним кто-то гонится, даже не пожелав никому спокойной ночи.

— Он совсем ушёл? — интересуется Вера. Ей никто не отвечает.

Вера бросает: «Чудесно!» После этого уходит в свою комнату, оставив дверь открытой, и садится за пианино. Через несколько секунд, как бы рождённые в мягком сумраке, в гостиную долетают первые такты мечтательного, навевающего забытьё Шопеновского вальса. Аввакум стоит у камина, облокотясь на мраморную доску. На ней лежит пачка сигарет. «Чудесно». — звучит в его ушах мелодичный голос Веры, переплетаясь с тактами вальса. «Сейчас увидим», — думает Аввакум и неторопливо приближает зажжённую спичку к своей сигарете. Однако он чересчур увлечён вальсом и некоторое время держит спичку, не донеся её до сигареты. Огонёк дрожит лениво, равномерно, не отклоняясь влево, хоть и находится против камина и тяга непременно должна была бы подхватить его. «Так я и предполагал», — думает Аввакум и подносит спичку к сигарете, не дожидаясь, чтобы ему огнём обожгло пальцы.

— Пожалуй, пора и мне пожелать вам спокойной ночи, — говорит он.

— Пожалуй, — соглашается Евгения.

Затем она говорит Вере, что сходит в аптеку купить какое-то лекарство, если та ещё открыта, и просит её не тревожиться и ложиться спать, она не заставит себя ждать.

— Приходите утром на чашку кофе, — кричит Вера вслед Аввакуму.

В дальнейшем события развились так:

На крыльце Евгения сказала Аввакуму, что ни в какую аптеку не собирается и что аптека была лишь предлогом для того, чтобы выйти немного освежиться.

Шёл проливной дождь.

— Знаете, — сказала она, фамильярно взяв его под руку. — мне бы очень хотелось взглянуть, как вы устроились в этой необитаемой комнате. Я долго не задержусь. Позволяете?

А когда они вошли в комнату, она первая обняла его и заставила сесть рядом с ней на койку.

— Вы не должны думать, что я такая скверная, как выгляжу, — прошептала она. — Такая развратная, как, вероятно, вам кажется… Впрочем, можете думать что вам угодно!..

После сегодняшнего дня и вчерашних событий я чувствовала себя, как те люди, о которых говорят «потеряли равновесие». Но дело не в равновесии… В конце концов, можно плутать, но все же куда-то идти, существовать. Существовать в том мире, к которому ты привыкла, с которым связана тысячами видимых и невидимых нитей. Вы можете себе представить хотя бы на миг, что нити исчезли и тебя ничто не связывает с миром, в котором ты живёшь и движешься?.. Одним словом, гы сливаешься с безразличием, превращаешься в некую форму равнодушия.. Все равно что превращаешься в ничто, которое тем не менее живёт, должно есть, пить, спать, давать уроки музыки, играть Мендельсона и Шумана ради заработка. Вы понимаете? Я не хочу быть формой равнодушия и по необходимости играть Мендельсона и Шумана, как это делают, вернее, делали слепые в пассажирских поездах… Я хочу выступать на сцене и ощущать горячее и тревожное дыхание публики. Впрочем, ну её, романтику! Я бы искала в Стравинском ответа на те вопросы, о которых нет ни слова в толковых словарях… Смейтесь надо мной, презирайте меня, но я пришла к вам за милостыней: дайте мне на грош жизни. Большего я не требую — на один только грош! Чтобы я почувствовала всей своей кровью, что ещё не превращена в ничто…