Маленькая принцесса

Когда они покрошили булочку воробью, он вспорхнул и улетел на ближнюю трубу. По-видимому, он не привык к дружбе с обитателями чердаков, и крошек от них не ждал. Но когда Сара едва слышно чирикнула, он понял, что это — добрый подарок, склонил набок головку и с интересом посмотрел на крошки. Лотти едва удержалась от смеха.

— Спустится он? — шептала она. — Прилетит?

— Вроде бы да, — шепнула в ответ Сара. — Он прикидывает, все не решится… нет, решился! Да вот и он.

Воробей поскакал к угощенью, остановился неподалеку и снова склонил головку набок, прикидывая, не окажутся ли Сара и Лотти большими кошками. Наконец сердце подсказало ему, что они не так уж плохи, он приблизился еще, нацелился клювом на самую большую крошку, схватил ее и унес за трубу.

— Теперь он знает, — сказала Сара, — и вернется за другими.

Он и впрямь вернулся и привел друга, тот — родича, и все они с удовольствием поели, громко чирикая, а иногда склоняя головку набок, чтобы изучить получше Сару и Лотти. Малышка была в таком восторге, что совсем забыла первые свои впечатления. Когда же Сара сняла ее со стола, она показала ей другие достоинства комнаты, о которых та и не догадывалась.

— Она такая маленькая, — говорила Сара, — и так высоко над землей, словно гнездо на дереве. И потолок такой забавный. Смотри, вот тут едва можно выпрямиться, а утром, в постели, я смотрю прямо в небо через чердачное оконце, оно — как заплатка из света. Когда утро солнечное, по небу плывут розовые облачка, прямо надо мной, хоть потрогай. Когда идет дождь, капли как будто рассказывают что-то приятное. Ночью, если есть звезды, можно считать, сколько их в оконце. Знаешь, как много? А погляди на эту решетку. Если б ее отчистить, да растопить камин, было бы так уютно! Вот и получается, что комната у меня красивая.

Она ходила по ней, держа Лотти за руку, и та, одну за другой, видела все красоты. Лотти вообще верила любому слову своей приемной мамы.

— На полу, — говорила Сара, — мог бы лежать толстый и мягкий ковер, а в углу был бы диван, и на нем — подушки. А над диваном — полка с книгами, сразу достанешь. И шкура перед камином, и картины на стенах, чтобы скрыть пятна, маленькие, но красивые. И лампа с розовым абажуром. И стол посредине комнаты, и чайный прибор, и медный котелок на огне. Кровать была бы совсем другая, мягкая, с шелковым покрывалом. Ты подумай, как красиво! Воробьев бы мы приручили, они бы клевали с окна и просились в комнату.

— Ой, Сара! — воскликнула Лотти. — Я бы хотела тут жить!

Убедив ее вернуться вниз и проводив до лестницы, Сара вошла в комнату и постояла, глядя вокруг. Очарование ушло. Кровать была жесткая, одеяло — грязное, штукатурка — облупленная, пол — холодный и голый, каминная решетка — ржавая, а кроме колченогой табуретки, сидеть было не на чем. Она и посидела на ней, закрыв лицо руками. От того, что Лотти пришла и ушла, стало хуже — так бывает в тюрьме после ухода посетителей.

— Как здесь одиноко! — сказала она. — Совершенно никого нет.

Вдруг ее внимание привлек какой-то тихий звук. Она подняла голову и, будь она пугливой, тут же вскочила бы на табуретку. Прямо перед ней, на задних лапках, сидела большая крыса, с интересом к чему-то принюхиваясь. Крошки от булочки просыпались на пол и выманили обитателя норы.

Крыса была так забавна и так похожа на седого гнома, что Сара не могла оторвать от нее глаз. Она тоже глядела на Сару, словно хотела что-то спросить, но не решалась — и Сару посетила одна из ее странных мыслей.

«Тяжело быть крысой, — думала она. — Никто тебя не любит. Все вскакивают, убегают, визжат: „Ой, какой ужас!“ Я бы не хотела, чтобы так кричали про меня, и ставили ловушки, и еще притворялись, что хотят меня покормить. То ли дело воробей. Но ее же никто не спросил, кем она хочет быть… Никто не поинтересовался: „А может, лучше воробьем?“.»

Сидела она так тихо, что крыса приободрилась. Быть может, как тому воробью, сердце подсказало ей, что Сара на нее не кинется. Помог тут и голод. Собственно, то был крыс, многодетный отец семейства, и уже несколько дней ему очень не везло. Когда он уходил, дети громко плакали, и теперь он решил рискнуть ради кусочков булочки.

— Иди сюда, — сказала Сара. — Я не ловушка. Бери их, бедняга! Узники Бастилии дружили с крысами. Хочешь, я с тобой подружусь?

Не знаю, как животные все понимают, но они понимают, это бесспорно. Может быть, есть какой-то язык без слов, и все создания знают его. Может быть, у всего есть душа, и она беззвучно говорит с другой душой. Как бы то ни было, крыс понял, что бояться ему нечего. Он знал, что существо, сидящее на табурете, не вскочит, не закричит, не станет швыряться предметами, от которых в лучшем случае придется бежать в норку. Сам он был очень добрый и никому не желал зла. Когда он стоял на задних лапках и глядел на Сару, он надеялся, что она его поймет и не возненавидит. Когда таинственный язык сообщил ему, что так оно и есть, он осторожно подошел к крошкам и немного поел, поглядывая на Сару, совсем как те воробьи, да так виновато, что сердце у нее дрогнуло.