Маленькая рыбка. История моей жизни

Он работал инженером в Исследовательском центре Эймса при НАСА, поэтому мог провести нас внутрь. Он говорил об этом несколько месяцев, и в конце концов мы все-таки поехали туда одним знойным днем: солнце палило нещадно и белые камни у тонированных стеклянных дверей излучали жар. Рон сфотографировал меня под табличкой «НАСА», потом еще раз в холле возле стойки и еще раз возле двери в помещение с симуляторами. Мне недавно сделали новую стрижку – карэ точно до подбородка – в «Суперкатс», где у нас была скидка, потому что тетя Линда работала там управляющей.

Симуляторы не работали.

– Черт, – сказал Рон. – Именно в тот день, когда мы пришли. Ну что за глупое совпадение, а?

Изнутри симулятор больше походил на офис, чем на самолет. Там были желтые и синие рычаги рядом с приборной панелью. Экраны были выключены.

– Эти симуляторы просто потрясающие, ты как будто летишь, – сказал он. Когда он говорил об этом, я гадала: действительно ли это похоже на полет, с ветром? и если я врежусь во что-нибудь на авиасимуляторе, почувствую ли я, что падаю?

– Смотри на экран и притворись, что сосредоточена, – сказал он, поднимая фотоаппарат, делая фотографию за фотографией. – И потяни вниз рычаг. Да, вот так. Можешь сказать друзьям в школе, что экраны кажутся черными из-за вспышки.

Он повел меня обедать в заведение, где были белые скатерти и воду наливали из серебряных графинов в винные бокалы. Извинился за то, что не работали симуляторы и что пришлось огорчить меня. Я сказала, что все в порядке.

Тем вечером я написала в дневнике, что люблю своего папу.

Потом пояснила: не Рона. Стива Джобса.

Под именем Стива Джобса я подписала: «Люблю его! Люблю его! Люблю его!» Мне казалось, сердце вот-вот разорвется у меня в груди.

Мама поступила на бакалавриат в Калифорнийский колледж искусств и ремесел в Сан-Франциско. Отец предложил забирать меня к себе по средам – только в эти дни у нее были вечерние занятия. Мне предстояло впервые провести время наедине с ним. Мы должны были остаться на ночь в его особняке с сияющим белым фасадом на 283 сотках земли.

В первую среду во время уроков я трепетала от воодушевления и ощущения нереальности происходящего. Моя новая учительница в четвертом классе, миссис Китсман, сидела за учительским столом и, когда была расстроена нашим поведением, без конца крутила золотое кольцо на пальце, такое тесное, что кожа закручивалась вместе с кольцом. После занятий, едва прозвенел звонок, я выбежала из школы, оглядываясь в поисках белой «Хонды Цивик», на которой, как мне сказали, за мной должна заехать Барбара, секретарь отца.

Ее машина стояла перед школой. Она наклонилась и опустила окно.

– Лиза?

– Барбара?

– Это я, – ответила она, отпирая переднюю дверь со стороны пассажирского сиденья.

Она отвезла меня в офис отца. Я обратила внимание на ее руку, лежавшую на рычаге переключения передач: на ногтях был красный лак. Она была в длинной юбке и блузке с воротником-бантом. Ее прямые каштановые волосы, длиной почти до плеч, падали блестящей волной. Барбара носила очки. Мне нравилось находиться рядом с ней; позже я поняла, что это относится ко всем людям, что работали с отцом в те годы, когда я росла. Они были мягкими и добрыми, с ними я зачастую чувствовала себя свободнее, чем с отцом. Они казались скромными и душевными; мне кажется, он восхищался этими качествами, потому и выбирал их, хотя сам далеко не всегда был таким. В Барбаре ощущалось что-то материнское, спокойное и зрелое, хотя, судя по внешности, она не могла быть намного старше моей матери.

Я сидела на покрытом ковролином полу посреди огромной комнаты с приземистыми диванами, большими бетонными колоннами, крашеными в белый, каким-то растением. Вдоль внешней стены тянулись кабинеты с окнами от пола до потолка. Пахло новыми тканями и свежей краской. Барбара принесла мне бумагу и цветные ручки. Через распахнутое перед моим взглядом пространство я смотрела на кабинет отца – такой же по размерам, как остальные, дверь открыта настежь. Я слышала, как он говорит по телефону. Люди заходили к нему, обменивались с ним репликами, выходили, останавливались возле меня, здоровались и разглядывали мои рисунки. Отца за столом не было видно, потому что стену из стекла, обращенную ко мне, закрывали жалюзи. Зато его было слышно. Иногда он выходил из кабинета, улыбался и махал мне. Я думала, что мы собираемся домой, но он каждый раз возвращался обратно. Во всех кабинетах были белые доски, на которых пишут маркерами. Беседуя с кем-то, он говорил громко и быстро. С наступлением темноты его кабинет и несколько других на той же линии стали светиться ярче.

– Хочу тебе кое-что показать, – сказал он как-то, подходя ко мне. – Оставь рюкзак здесь.

Мы спустились по лестнице: он впереди, я сзади. Прошли мимо доски с именами, фотографиями и числами рядом с ними.

– Другие компании скрывают, кто сколько зарабатывает, это большой секрет, – сказал он. – А мы пишем здесь, у всех на виду. Так мы избегаем глупых сплетен.