Маленькая рыбка. История моей жизни

Всю неделю я с нетерпением ждала наших прогулок, заранее выбирала наряд, не надевала его и держала отдельно от остальных вещей, чтобы к назначенному дню одежда была чистой. Я влюбилась в Дебби, как иногда влюбляются девочки в женщин, которые не приходятся им матерью. Когда я была с ней, я больше всего нравилась себе. Дебби с ее воздушным голосом, непривычным взглядом на жизнь, мелодичным перестуком браслетов, мятежным, полным жизненной силы вихрем цвета и формы в одежде была полной противоположностью моей матери, все глубже погружавшейся в депрессию.

– Вот так всегда и должно быть, – сказала мама, посмотрев передачу о китах и узнав, что они с самого рождения умеют держаться на воде, плавать, нырять. Никаких подгузников, никакого отказа от жизни в пользу сидения с ребенком, никакой притупляющей разум рутины.

С тех пор как мама рассталась с художником, собиравшим палки, ей ничего особенно не хотелось, да мы ничего особенно и не могли себе позволить. Она готовила еду – бурый рис, овощи, тофу, – которая ни у одной из нас не вызывала аппетита, и подолгу, с полудня до самого вечера сидела в своей комнате при выключенном свете, гадала на китайской Книге перемен. Полумрак пугал меня, потому что в очередной раз заявлял о нашей непохожести, о том, что для нас не существует формальностей и границ.

Как-то раз, почувствовав себя лучше, она сказала, что мы поедем в Музей современного искусства Сан-Франциско, а по дороге заглянем в банк. В музее мы пройдемся по галереям, оглядим зал с огромными смешными скульптурами Класа Олденбурга, я посижу на скамейке или сделаю стойку на голове, пока она разглядывает экспонаты или пока шепотом рассказывает мне на ухо о художниках, и под конец мы перекусим в кафе.

– Давай не будем останавливаться у банкомата, – попросила я. – Пожалуйста.

Но мы все равно остановились на выезде из города. Денег он не выдал, только бумажку. Мама схватила ее, отошла на пару шагов, остановилась посреди тротуара, чтобы лучше рассмотреть. На ней не было лица. Мы поехали домой. Она не отвечала на мои вопросы, попросила помолчать и до конца дня не выходила из комнаты.

– Иди поиграй, – сказала она. – Все в порядке. Дай мне побыть одной, милая.

Рисовать, выбирать одежду, ухаживать за мышами в аквариуме – любое обыденное занятие казалось рискованным, будто я находилась в маленькой лодке посреди бушующего моря. Стоит на секунду оставить ее без внимания, и она перевернется в тот момент, когда этого не ожидаешь.

На следующей неделе мы с Дебби поехали в дом на Хобарт-стрит в Менло-Парке, где она жила с родителями. Ее мать – полная блондинка в фартуке, кожа на лице и руках похожа на пергаментную бумагу, – сидела за кухонным столом и вырезала прямоугольники из пестрой газетной страницы. Ножницы издавали приятный скрежет.

Я спросила ее, что она вырезает.

– Купоны, – ответила она. – Я отнесу их в магазин и получу скидку.

Каждый прямоугольник она клала в специальную секцию в пластиковой коробке.

В комоде Дебби было секретное отделение. Ящичек внутри ящика.

– Никто в семье об этом не знает, – прошептала она, склонившись к моему лицу. Это была шкатулка с украшениями, а в шкатулке – кулон, его тонкая цепочка совсем перепуталась.

– Может, у тебя получится распутать своими маленькими пальчиками, – сказала она. – Если распутаешь, можешь забрать себе.

Я села на ее кровать и стала потихоньку расплетать каждый узел, пока цепочка не приобрела привычный вид.

– У тебя есть муж? – спросила я, когда она застегивала ее у меня на шее.

– Пока нет, – ответила она. – Но будет. Однажды я буду прогуливаться по улице, и тут – бамс! – он свернет из-за угла!

Когда мы вернулись, мама была в одежде, в какой обычно рисовала.

– Смотрите, – сказала она, махнув рукой на почти законченную картину. Дебби подошла ближе, чтобы рассмотреть.

– Потрясающе, – сказала она. – Никогда не видела картины прекраснее.

(Позже Дебби сказала мне, что всегда удивлялась, почему мы бедны, если у мамы такой талант. По ее мнению, мама могла хотя бы продавать свои произведения на улице. Но ее творчество не приносило нам денег, у нее лишь иногда заказывали иллюстрации.)

Мы сели за стол, я – у Дебби на коленях. В какой-то момент во время разговора я подняла глаза и сказала:

– У тебя белые зубы. А у мамы желтые.

Мама поерзала на стуле: она часто жаловалась на состояние зубов.

– Дебби понятия не имеет, – сказала мама, после того как Дебби ушла. – Она поверхностная и судит обо всех и вся, а сама и понятия никакого не имеет.

Дебби действительно ее осуждала: пока сидела у нас, она заметила грязную посуду в раковине и пятно на стене – должно быть, прежние жильцы пролили выпивку. С течением времени это место потемнело, будто на него легла вечная тень. Дебби заметила это и наморщила нос.

– Заявляется сюда и увозит тебя, – продолжала мама, – ты прелесть, а меня она осуждает. Хотя это благодаря мне, моим усилиям ты такая замечательная.

– Мне она нравится, – сказала я.

– Знаешь, она тоже не идеальна. И она не все время счастлива. Она поверхностная.

– Тебе нужно вырезать купоны, – сказала я.