Маленькая страна (СИ)

- Анхен! Анхен, пожалуйста! Я прошу тебя! Я умоляю! Я прошу прощения! Я не буду! Я никогда больше не буду! Отпусти меня! Не надо, Анхен!

- Ну видишь, какой действенный способ, - проговорил он, усмехаясь и глядя на меня сверху вниз. А я стою перед ним, униженная, на коленях, привязанная вниз лицом к собственной кровати. И на какой-то миг верю, что его это удовлетворит. Он растоптал меня, унизил, заставил умолять, давясь ужасом и слезами. Слава вампирам! Вечная слава вампирам! Ему же этого хватит, ведь правда же? Ведь хватит? Ведь не совсем же он законченный гад!

Но он продолжает, и мои робкие надежды разбиваются вдребезги:

- А говорила, руки у меня опускаются. Так вот, опускаются они у меня, Лариса, очень тяжело, особенно если держат плеть. Или ремень, что тоже подойдет. И ты это сейчас узнаешь.

И руки его действительно опускаются. Но не с ремнем, а к застежке моей юбки. И, под мой очередной вопль ужаса, нещадно сдергивают с меня и юбку, и все, что было под юбкой. И вот он уже стоит надо мной, рассматривая мои обнаженные ягодицы, а я только рыдаю сдавленно: "пожалуйста, пожалуйста", уже не веря, что он остановится. Вот что сейчас? Изобьет? Или вообще изнасилует? Или и то, и другое оптом? Он же вообще не человек, может, забавы у них такие? Что я знаю-то о вампирах, кроме того, что они позволяют о себе узнать? Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть все это окажется сном! Ну пожа...

Ягодицы обжигает болью столь резкой и сильной, что способность мыслить я теряю полностью и мгновенно.

- Никогда не смей оскорблять вампиров! - голос холоден и тверд. Ни страсти, ни жалости. Только холод слов и жгущая боль удара. - Никогда! - удар. - Не смей! - удар. - Противоречить! - удар. - Не смей! - удар. - Не подчиняться! - удар.

Кричу. Безумно, безостановочно кричу, уже не помня, кто я, где я, что со мной. Только боль. Она льется на меня обжигающими волнами, одна, другая, третья. И нет больше ничего: ни ночи, ни дня, ни верха, ни низа, ни людей, ни вампиров, только боль, боль, боль. И крик, безумный, безнадежный, захлебывающийся, срывающийся на визг, на хрип...

И уже на пороге полной тьмы вдруг все прекращается. Какое-то время дрожу всем телом, не в силах понять, почему так тихо. Боль не ушла, осталась ноющей, саднящей, но по сравнению с тем, что было, это ничто, это блаженство. Ни ослепляющих вспышек боли, ни оглушающих криков боли...Разве возможен мир, где нет этой раздирающей до костей адской боли?

- Теперь, я надеюсь, мне не будет стыдно за твое поведение? - этот голос вызывает слишком жгучую ненависть. Настолько жгучую, что я вспоминаю: кто я, кто он, где мы. Что он сделал со мной.

- Теперь мне будет стыдно за твое! - из последних сил шепчу в его сторону, повернув голову набок, так, что даже стало чуть видно его зловещую черную фигуру, стоящую за моей спиной.

- Значит, не доходит даже так? Что ж, твой выбор.

Его рука опускается мне на ягодицы. Скользит, размазывая по мне какую-то жидкость. Кровь, вдруг понимаю я. Он избил меня в кровь!

- Что, - шепчу ему, задыхаясь от пережитого ужаса, - возбуждают только сломленные и избитые?

- Ты же видишь, не возбуждают, - с легким презрением отвечает он мне и вытирает руку о покрывающую мою спину блузку. Потом берется двумя руками за подол - и разрывает ее на моей спине снизу и до воротника. Отбрасывает половинки в стороны. Неторопливо расстегивает крючки лифчика - и столь же небрежным жестом убирает с моей спины все его лямки.

- Что ж, - заявляет он затем с холодным равнодушием. - Значит буду повторять, пока не запомнишь, - и ремень с глухим свистом опускается на мою спину, - ты будешь меня слушаться!

- Нет! - вновь кричу я, в ответ на его удары. - Нет! Не буду! Никогда! Нет! Нет!

Боль опять обжигает и сводит с ума, стремясь вновь превратить меня в безумную загнанную зверушку. Сознание снова стремиться погаснуть. Не страшно. Уже не страшно. Пусть боль. Боль, боль, боль, я умру в этой боли! Но никогда! Никогда! Нет! Нет! Нет! И вновь срываюсь в дикий безумный крик, и, проваливаясь в абсолютную, непроглядную тьму, уже не помню, ни кто я, ни о чем кричу.

***

Они отвязали меня утром. Только утром. Он бросил меня там - истерзанную в кровь, потерявшую сознание, на коленях перед собственной постелью - и ушел, запретив родителям даже заглядывать ко мне до утра. И они не заглядывали.

Лишь утром они осмелились зайти в мою комнату. И, найдя меня, - в полубреду в полузабытьи - отвязав, положили на кровать. Избавили от остатков одежды, попытались стереть запекшуюся кровь. Но спина, как и ягодицы, была одна сплошная рана, и любое прикосновение вызывало жгучую боль, и я вновь начинала кричать, так и не приходя в сознание, и они отступали.