Зато здесь вдоволь вещей, наталкивающих любого думающего человека на мысль, что Создатель вообще обладает весьма специфическим чувством юмора, и порождающих в его сердце яростное желание взять приступом небесные врата. Например, кофейнички. Инквизиторы дважды в день делают перерыв на кофе. Их кофейнички, которые каждый приносит с собой из дому, выстраиваются на центральной печи вокруг котла, в котором, кроме всего прочего, раскаляются цепи и ножи. На многих их них есть надписи, вроде: «Подарок Святого Гротто, Полученный Им От Оссори», или «Лучшему Папочке На Свете». Большинство из них оббиты и ни один не похож на другой. Еще на стенах висят открытки. Уже стало традицией, что ушедший в отпуск инквизитор присылает зверски раскрашенный резной вид местных окрестностей с подходящим к случаю веселеньким и двусмысленным текстом на обратной стороне. Здесь же висят: слезливое послание Инквизитора Первого Класса Ишмаля Бича Квума, в котором выражается благодарность местной молодежи за то, что каждый из них собрал по меньшей мере по семьдесят восемь
– …не знаю имен… – Я доверял тебе, Сашо. А ты шпионил за мной. Ты предал Церковь. – …не знаю… – Правда прекратит боль, Сашо. Скажи мне. – …правда… Ворбис дал знак. Вслед за тем он увидел палец Сашо, выкручиваемый и вкручиваемый под цепями. Щелкание. – Да?
Он наклонился ниже. Сашо открыл единственный оставшийся глаз. – …правда… – Да?
– …Черепаха Движется… Ворбис снова уселся. Выражение его лица не изменилось. Оно редко менялось, разве что он сам того хотел. Инквизитор в ужасе смотрел на него. – Ясно. – произнес Ворбис. Он встал и кивнул инквизитору. – Как долго он пробыл у вас?
– Два дня, лорд. – И вы могли бы продержать его живым еще –?
– Пожалуй, еще дня два, лорд. – Так и сделайте. В конце концов, это наша обязанность, сохранять жизнь так долго, как только возможно. Не так ли? Инквизитор нервно улыбнулся, как улыбаются в присутствии начальства, чье одно слово может положить его закованным на скамью. – Д-д-да, лорд. – Ересь и ложь повсюду. – вздохнул Ворбис. – Теперь мне придется искать себе нового секретаря. Пренеприятно.
Минут через двадцать Брута расслабился. Сиреньи голоса чувственного зла, казалось, пропали. Он занимался дынями. Он чувствовал, что способен понять, что им нужно. Дыни вообще были куда более понятны, чем большинство вещей. – Эй, ты!
Брута резко выпрямился. – Я не слышу тебя, вонючий суккуб. – сказал он. – Разумеется, слышишь, парень. А теперь я хочу, чтобы ты… – Я заткнул уши. – Что ж, тебе идет. Ты становишься похожим на вазу. А теперь… – Я собью тон! Я собью тон!