Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

День получился чудесный, настоящая идеальная среда; Магали успела послушать свою пластинку семнадцать раз, пока ее мать не взмолилась о пощаде; в четвертый раз она смогла прочесть свой «Клуб пятерых», она перемешала своих кукол, чтобы расставить их по порядку; она снова рассказала своему медвежонку историю Красной Шапочки, которую тот снова забыл; она опять надела на Корину ее обычный свитер; она смогла снова прослушать свою пластинку, пока ее мать ходила за покупками; и вот, только что, ее противный отец все испортил.

Рассказывая, как всегда по вечерам, сказку «Три поросенка», он нарочно сказал ей, что дом был каменный, хотя в прошлые разы он был кирпичный. Да еще сделал вид, будто не понимает, почему она плачет.

Лифчик

Дома у Аделины охотно говорили о Боге, об Иисусе Христе и о деве Марии, еще говорили о цветах, учебе в школе и о том, что в жизни каждый день грядущий что-нибудь несет. И при этом, то там, то здесь, за столом или в саду, всегда находилось чье-нибудь ухо, чтобы послушать, и чей-нибудь язык, чтобы поболтать. Это ухо располагало больше, чем то, которое прикладывает к окошечку старый кюре, а язык — был менее торжественным, чем тот, которым пользуется на паперти проповедник. Здесь друг друга понимали.

Но дома никто никогда ничего не рассказывал о том, как растут волосы и груди, и никто не объяснял маленьким девочкам, что однажды, без каких-нибудь там ран или ссадин, у них вдруг пойдет кровь.

Аделина прекрасно знала, что такое Ад и Дьявол; и то, и другое она представляла себе в виде жутких картинок, от которых по спине пробегает внезапная дрожь и сразу хочется хорошо себя вести. Она сидела, поджав ноги, на огромной суровой перине посреди кровати в верхней спальне; она перебирала эти воображаемые картинки так же серьезно, как молилась; закрывала глаза, прижимала ладони к груди и тихонько раскачивалась, выдувая через нос протяжный речитатив и отбивая такт локтями, как будто это были крылья Ангела, которому снится Дьявол.

Она сидела как раз в этой позе, когда бабушка принесла ей ее первый лифчик.

— Вот твоя пустышка, — сказала она, бросая пакетик на перину.

— Помоги мне.

Аделина сняла свитер и посмотрела на свои груди. Венчики уже успели покраснеть и вздуться, они выдавались вперед на добрый сантиметр — не меньше. Она вытащила лифчик из бумажного пакета. В нем не было почти — если не совсем — ничего от вызывающих воронок, которые она видела в магазинах, но все-таки это был лифчик. Она посмотрела на крючок застежки и надела бретельки. Тщательно приставила маленькие чашечки к грудям; бабушке пришлось помочь ей продеть крючок в эластичную петельку.

— Тебе надо будет потренироваться.

Это вызвало у нее улыбку, и она покачала головой. А еще у нее была особая манера сжимать губы, которая позволяла понять все, что она думает о суждениях школьного доктора.

— Надень свитер. Холодно.

Она подобрала бумажный пакет, смяла его в комок, засунула в карман своего передника и спустилась на кухню.

Аделина встала во весь рост, чтобы посмотреть на себя в зеркало шкафа. Она выпятила грудь, захотела повернуться вокруг оси, ноги запутались в перине, и она упала. Села и стала снова разглядывать свои груди.

Из-за лифчика они казались чуть больше. Она просунула пальцы под бретельки, как при ней делала ее мать, и приподняла груди для того, чтобы чашечки оказались на своем месте. Подвигала руками и плечами, глубоко вздохнула, чтобы убедиться, что лифчик не давит, и натянула свитер. Под слоем шерсти лифчик производил еще более сильное впечатление: теперь, действительно, у нее есть грудь. И как теперь к ней будут обращаться?

«Девушка»?

Она снова приняла привычную позу с поджатыми ногами, закрыла глаза, но картинки больше не появлялись: она продолжала неподвижно сидеть, положив руки на колени.

Внизу, в коридоре, затявкал Косолапка, скрипнула дверь, зацокали по кафелю, затем тяжело застучали по ступенькам деревянной лестницы каблуки шведских сабо.

«Толстуха Жозиана», — тотчас поняла Аделина.

Толстуха Жозиана всегда забегала поздороваться. Она была слишком объемная и слишком великодушная, чтобы довольствоваться своим собственным существованием. Ей всегда хотелось знать, как идут дела у других, ее распирало от доброты, она плакала с теми, кто грустит, смеялась с теми, кто веселится, и полдничала со всеми на свете. Она была идеальной подругой, готовой устраивать пикники, всегда и везде быть второй, и, при этом, никогда не уставала.

Она вошла в комнату запыхавшаяся и сияющая. Откинула прилипшую челку со лба.

Жозиана плюхнулась на перину, пружины заскрежетали, Аделина вздрогнула.

— Как вымоталась, — сказала Жозиана. — Тереза и Мадлена прийти не смогут.

Она тотчас заметила, что у Аделины появился лифчик, но не нашлась сразу, что сказать, чтобы той было приятно.

Успевшая обидеться Аделина еще больше выпятила грудь.