Но нет. Я слегка встряхиваю головой. Это единственное официально организованное мероприятие за все время трехнедельной программы, мой единственный шанс представиться и пообщаться с преподавателями.
Когда стемнеет, никто не будет смотреть на меня слишком пристально. Уже почти стемнело. Бумажные фонарики свисают с деревьев, освещая сад мягким оранжевым светом. На дальнем краю лужайки чуть больше света исходит от фонарей, плавающих в частном бассейне во внутреннем дворике директора программы. Я уже говорила, что это место просто шикарное?
Остальные ребята стоят небольшими группами с тарелками и стаканами в руках. Избегая их, я направляюсь туда, где чувствую себя в относительной безопасности, – в угол к длинному буфетному столу, уставленному серебряными блюдами с едой. Я беру тарелку и неторопливо наполняю ее. Пока я чем-то занята, никому не покажется странным, что я ни с кем не разговариваю. К сожалению, есть предел количеству яичных рулетов и мини-пирогов, которое я могу разместить на своей тарелке.
Я дохожу до конца длинного стола и задерживаюсь возле напитков, наблюдая за остальными участниками вечеринки из своего укрытия. Все друг другу машут. Все обнимаются. Все друг с другом знакомы. Неужели я здесь единственный аутсайдер? Обычно в такой ситуации я просто утыкаюсь в свой телефон. Нет ничего лучше липовых срочных сообщений, чтобы скрыть факт того, что с тобой никто не хочет разговаривать. Жаль, что я оставила телефон в своей комнате. На шее болтается только смартвизор. Еще у нескольких ребят есть очки. У кого-то они прикреплены к ремню, у кого-то торчат из сумки, но их никто не надевает.
Я запихиваю в рот яичный рулет и обжигаюсь – у него, оказывается, ужасно горячая начинка. У меня слезятся глаза, и я ставлю тарелку, чтобы налить газировки. Одна из девушек из комнаты Риз стоит у противоположного конца стола с напитками. Она возится с резиночками на конце своей французской косы, задумчиво обводя взглядом всех присутствующих. Я робко смотрю на нее, гадая, узнает она меня или нет. Вдруг она расплывается в широкой улыбке и машет рукой.
– Миранда! – кричит она, приподнимаясь на цыпочки, чтобы увидеть кого-то позади меня. – Детка! Иди сюда!
Я отворачиваюсь, делая вид, что подняла руку, чтобы заправить за ухо прядь волос.
Мягкие шаги приближаются ко мне сзади, и я резко оборачиваюсь. Слишком резко. Чуть не проливаю газировку. Чья-то рука тянется ко мне, чтобы помочь удержать стакан.
– Осторожно!
Не знаю, почему я решила, что этот голос будет принадлежать именно Мэддоксу. Конечно, это не он. Вместо него я оказываюсь лицом к лицу с темнокожим мужчиной средних лет с коротко стриженными седеющими волосами. На нем твидовый пиджак и галстук-бабочка. Он выглядит точно так же, как на фотографии с веб-страницы преподавателей Уинтропа. Я допиваю газировку одним большим глотком:
– Вы доктор Карлайл?
– Так и есть. А вы, должно быть, мисс Вайнберг. Добро пожаловать в Уинтроп!
Он тепло улыбается, и меня переполняет облегчение. Он знает, как меня зовут. Он не вызвал охрану, чтобы выгнать меня со своего двора за незаконное проникновение, даже несмотря на мои джинсовые шорты. Вместо этого он делает шаг навстречу ко мне и протягивает руку для рукопожатия.
– Ваше заявление произвело настоящий фурор в нашем комитете по стипендиям. Мы ожидаем от вас больших свершений этим летом!
Я делаю глубокий вдох – чувствую себя одновременно глупо и вдохновленно.
Я улыбаюсь ему в ответ, и на этот раз моя улыбка уже не вымученная. Удивительно, как всего несколько слов, услышанных в твой адрес от другого человека, могут представить все в совершенно ином свете. Он ждет от меня свершений – вот все, что мне нужно было услышать.
– Спасибо, – отвечаю я, поднимая голову. – Я действительно с нетерпением жду Фестиваля проектов.
– Превосходно! Пожалуйста, скажи мне, если тебе понадобится помощь в обустройстве. Моя дверь всегда открыта. – Он делает неопределенное движение рукой в сторону задней двери своего дома и отправляется пообщаться с другой группой студентов.
Когда он отходит, я делаю еще один большой глоток газировки. Она приятно холодная, хотя я и не чувствую ее сладкого привкуса. Мой бедный обожженный язык кажется толстым и неповоротливым. Совсем онемел.