Маленькие повести о великих художниках

Выяснение отношений длилось довольно долго. Лохматые упорно рвались из Терема на волю. Виктор Михайлович, еще толком не понимая, но уже предчувствуя, что столкнулся нос к носу с тем самым, очевидным и невероятным, никого из дома не выпускал. Взял, да и запер оба выхода на ключ. И ключ в карман спрятал.

Лохматые, особенно представительницы женского пола, жались по стенкам в коридоре. Ни в какую не желали и шага ступить в сторону.

Доносился только их шепот.

— Иноземцы они… Инородцы… — шептала та, которая чихала, по имени Чечотка. — Вишь наряжены… не по-нашенски…

Виктор Михайлович расхаживал по коридору взад-вперед, поглядывал на кучку испуганных людей, размышлял, что делать дальше.

Рожамята, как старший, пытался пристроиться рядом. Уговаривал хозяина, называя его не иначе, как «Боярин!».

— Отпусти ты нас, боярин, по-доброму! Зачтетца тебе… Перед Богом, перед людьми… Добром не пустишь, кровью умоешса…

Но Васнецов был неумолим. Толи зачуханый вид лохматых его так растрогал, (худые, оборванные, явно голодные!), то ли интуитивно почувствовал, вот оно, то самое! О чем мечтал с детства!

Укрепился Виктор Михайлович в своих предположениях, когда сторож Митрич, ни с того, ни с сего, брякнул:

— Эта, Михалыч! Скоморохи они. — небрежно кивнув в сторону испуганных лохматых, заявил он. — Я эта, одну книжку читал…

Васнецов жестом оборвал Митрича, поскольку прекрасно знал, тот действительно, мог читать какую-то одну книжку. Первую и последнюю в своей жизни. Но чтоб в ней о скоморохах было написано?

На вопросы Виктора Михайловича лохматые отвечали дружно. И довольно складно.

— В холодну нас бросили. Живьем удумали, нелюди, извести. Но мы-та тожа не лыком шытыя. — затараторила самая бойкая, по имени Чечотка. — Подкопа рыли… Копали долго, страсть… Ан, света все нету, да нету…

— За что ж вас так, болезных? — усмехнулась Слюнкина.

— За дела, боярыня! За дела! — вздохнул Рожамята.

— За веселый нрав, за потешинки. — поддержал Игрец. — Смех-та он, боярыня, всяк о двух концах. Кому в радость, кому слезонки…

— Надо же! Никогда бы не подумала! — хмыкнула писательница.

— И долго вы так, под землей? — спросил Виктор Михайлович.

— Никто не знат. Може, год… Може, Бог ведат. — был ответ.

— Питались чем? — поинтересовался практичный Митрич.

— Крота ловили. Живьем глотали. — огрызнулась Блажная.

— Тьфу! Будь ты неладна! — возмутилась Чечотка. — Пошто ты людей пугаш? Еще подумат чего… Дура, прости Господи! Не подумай чего, дедушка. Припасы были. Были, да все вышли. Мы уж удумали все, конец пришел… Ты не слухай ее, нелюдимка она. Норовит всяк раз каку гадость сказать. Уродилась така, ничего не поделаш…

— По чужим подвалам ради смеха шастаете? — спросила Мария.

— Гонение нашенского брата! — вздохнув, подтвердил Рожамята. И покачал головой. — Ох, гоняют! Батогами бьют, да плетьми. Напереди тычки, назади оплеухи. Со свету сжить живьем хотят.

— Какие страсти! — опять усмехнулась Слюнкина, явственно подчеркивая, что не верит ни единому слову.

— Медведя маво в чисто поле, ох, и выгнали! — пожаловался маленький Игрец. — Да собаками… Пропадет медведь… Он ручной совсем. К жизни дикой-та неприученнай…

Виктор Михайлович взял под руку Митрича, отвел в сторону.

— Давай в кладовку. Надо гостей попотчевать как подобает. Выставляй все, не скупись.

Митрич кивнул и заковылял к двери. Но дорогу ему перегородил Рожамята. Он выразительно поигрывал топором.

— Далеко ль собрался, боярин? — с угрозой спросил он.

— На кухню. Вас покормить. Как никак гости…

— Сладко поешь, боярин! Мягко стелешь…

— Не верь яму, Рожамята! — выкрикнул маленький Игрец. — За подмогой посылат, слепому видать. Повяжут нас как запрошлый раз!

Виктор Михайлович вышел на середину коридора и громко хлопнул в ладоши. Лохматые вздрогнули, замерли.

— Друзья мои! — начал Васнецов доброжелательным тоном.

— Недоброе затеват, зуб даю! — не унимался Игрец.

— Ох, пропали мы! Ох, пропали зря! — поддакнула Блажная.

— Друзья мои! — повысил голос Виктор Михайлович. — Вы ведь, наверняка, голодные, как волки. Приглашаю вас отобедать с нами!

Лохматые собрались в кучу, начали оживленно что-то обсуждать. Говорили вполголоса, слов не разобрать. Толкались, пихались.

Потом вперед выступил Рожамята. Кашлянул в кулак.

— Чего замен потребуешь, боярин? — спросил он.

— Ни-че-го! Споете, спляшите, если захотите. По рукам?

Лохматые опять сбились в кучу, опять долго перешептывались.

Чуть было не испортила «всю обедню» писательница Слюнкина. Она неожиданно выступила из своего угла, швырнула, (зачем-то?!), на пол зонтик и уперла руки в боки.

— Виктор! Ты как знаешь, мне эта комедия уже осточертела! Сам, если хочешь, валяй дурака, из меня идиотку делать не надо!

Заступился за Виктора Михайловича, как ни странно, Рожамята. Он вышел из группы лохматых и, улыбаясь, подошел к Марии.

— Погоди, боярыня! Ты не гневайса, слишком шибка-та! Молвишь так, ажно в ушах трещит!

— Ты… самородок! Вот ему… — Слюнкина указала пальцем на Васнецова, — … можешь болтать, что угодно! Он поверит! Во что угодно поверит. В леших, домовых… У него профессия такая.