Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении

Да, дорогие мои, у вас была та еще двоюродная прабабушка. Я уверена, что в наши дни она стала бы по-умному сражаться за права женщин или занялась бы политикой, только не так, как эти идиотки, которые выступают, размахивая трусиками, только поглядите на них! И не так, как те попрыгунчики, которых по телевизору показывают! Она за словом в карман не лезла и любого выскочку могла осадить; взять хотя бы этого безмозглого, у которого вечно был такой вид, будто он сидит на муравейнике, — так она тремя словами могла бы его заткнуть! Однажды она плюнула в лицо сенатору Дампьеру, который под предлогом, будто хочет поблагодарить за все те вкусности, какие ел за нашим столом, погладил ее пониже спины! «Не путайте мой зад с корзинкой, Дампьер, не то вам не поздоровится!»

А дядя Леопольд, отец другого Проспера, которого так и называли — Вторым! Ах, до чего же был хорош! В молодости он служил в гусарах, и от тех времен у него остались усы, которые он лихо закручивал по воскресеньям, перед тем как идти покрасоваться у церкви. Конечно, дядя Леопольд был не из тех, кто, как говорится, живым в рай попадет, да ведь и грешники на что-то нужны, так ведь? Чем бы без них занимались кюре? Жюли это то и дело на все лады повторяла. А папа ворковал: мой брат, мол, просто милый соблазнитель! Ваш прадедушка Антуан, который так любил смеяться, это говорил, и нетрудно было поверить, если поглядеть на старых шлюх, которые начинали крутить задницами на церковной площади в полдень — как раз тогда, когда Леопольд являлся получать свою порцию. Так он это называл, ведь нельзя сказать, чтобы его распирало от желания помолиться: донесется до него издали «Ite, missa est», [22]ну, и довольно! Всех баб дядя Леопольд прямо с ума сводил, а нам без конца рассказывал истории про людоедов и волков! Детишек он обожал, каждого целовал — оторваться не мог. Его бы воля, настрогал бы не одну дюжину. Официально-то считалось, что у него только один сын, Проспер Номер Два. Но если не заглядывать в метрики — дело совсем другое! Одному Богу известно, сколько в наших краях бегало кудрявых малышей с зелеными глазками, так что, дети мои, если припомнить… ладно, не будем об этом.

Иногда Леопольд по вечерам исчезал. Антуанетта, другая моя тетка и, соответственно, его жена, поглядывала на остывающую еду: «Опять где-то шляется!» Папа только посмеивался, и вдруг появлялся Леопольд — помятый, с соломой в волосах, он стонал от смеха и кричал жене: «Мои грехи мне отпущены, те самые, в которых ты за меня каешься! Ты же знаешь, тебе только с твоим Боженькой сладко! А мне надо чего-нибудь посущественнее, чем твоя Пресвятая Матерь Божия!» Потом он заглатывал холодный суп и набрасывался на мясо не хуже волка и людоеда, про которых так хорошо рассказывал. До чего же он был веселый, наш дядя Леопольд! Он всегда помогал жницам слезать с возов. Они хихикали и пищали, что пальцев у него больше, чем положено людям, но все ему позволяли, негодницы…

Леопольд умер в сорок четвертом. Он ушел в леса с отрядом Жюдит, нашей местной командирши, отличной наездницы, которую парни из маки обожали. Эсэсовцы схватили Леопольда вместе с несколькими другими, и больше никто его не видел, как и Жана Досса. Но это уже другая история…

Мама после войны говорила: «Мы даже не знаем, куда пойти помолиться за упокой его души!» — «А ты погляди, где земля кочками приподнимается, — веселилась в ответ Жюли, — это у Леопольда встает!» Но она, по-моему, так громко об этом кричала, только чтобы не расплакаться, и никто не разубедит меня в том, что она нежно его любила, какая разница, родственник — не родственник. Никаких мужчин в доме? Ради него она отступила бы от своего правила, это уж точно! Хотя… намного позже, когда, кроме нас с ней, уже некому было вспоминать Леопольда, Жюли мне шепнула, что ни для кого он не был мужем, а вот любовником — для каждой. Сын его, Проспер, тот совсем бесцветный, боюсь, наследственность нашей дорогой Антуанетты взяла верх, и он стал постным, как церковная свечка! Или, может, это имя так на него повлияло! [23]

Элоиза смеется в одиночестве. Да уж, оба Проспера вечно в черном, словно крысы, и роз от них не дождешься, у одного — плюмажи с катафалка, у другого — метелки утесника. «Благоденствующие» Просперы, вместе с Камиллой занудно перемывавшие людям косточки! Дедуля на дух обоих не переносил. Радости от них никому никогда не было!

— …А елки, маленькие мои! Каждый год мы заворачивали шары, бусы, подвески, лампочки и звезды в старое тряпье, чтобы они не побились, складывали их в большой чемодан с оторванной ручкой, который только для того и служил, чтобы в нем хранились до будущего года все эти украшения, и убирали в сарай. Как мы радовались, доставая их на следующее Рождество целехонькими из этого самого чемодана!