Маленькие радости

Комната была большая и освещалась газовыми рожками, помещенными на равном расстоянии друг от друга. Стены были сплошь зеркальные, а под зеркалами стояли маленькие столики. Воздух был пропитан духами, газом и жжеными волосами. Один или два человека подходили и заговаривали с Тони. Кальвин, молодой скрипач, прислонился к столику Жоржетты и устало смотрел на Тони.

Он был влюблен в Жоржетту, а она, по обыкновению, была влюблена в кого-то другого. Тони очень жалела его. Жоржетта раньше любила его немного и забыла его, как только другой «предмет» потребовал ее недолговечной любви.

Насколько Тони могла разобраться, у Жоржетты не было чувства морали, но зато было золотое сердце.

Она вернулась, возбужденно разговаривая, с очень толстым человеком, который снисходительно слушал ее.

– Вот моя подруга, о которой я вам говорила.

– Чем вы занимаетесь, моя милая? – спросил Жюль писклявым голосом.

– Разве я вам не говорила? – начала Жоржетта, но Жюль поднял свою огромную руку:

– Вы рисуете, а? Лица, людей, и все это очень быстро? Нарисуйте меня вот тут, на стене, вот этим. – Он всунул ей в руку кусок угля.

Тони посмотрела на него. Она часто видела его и раньше, хотя он ее не знал. Она хорошо знала улыбку на его лице, когда посетитель заказывал кружку, и поклон, который он отвешивал, когда выносил вино.

Она нарисовала круг, руку и лицо, которое представляло собой широкую улыбку, и повернулась к Жюлю.

– Гарсон, кружку, – сказала она, подражая его голосу.

Он покатился со смеху. Жоржетта сжала руку Тони.

– И Жоржетту, – сказал Жюль, указывая толстым пальцем на нее. Тони снова взяла уголь. В кабаре Жоржетту всегда дразнили ее любовными приключениями: «Эге, – бывало кричит она, – они все прибегут, стоит мне их только позвать, я вам говорю».

Тони нарисовала ее, стоящей на верхушке лестницы, подножие представляло собой море лиц, которые тянулись к ней. Жоржетта смотрела демонически и торжествующе, веселая и счастливая.

– Двадцать и ужин, – быстро сказал Жюль. – Я предоставляю вам, скажем, десять-пятнадцать минут после Жоржетты, и рисуйте всех, кто пожелает; если они забирают рисунок – за это два су, и вы будете иметь франк в ночь на бумагу и уголь.

Он убежал из комнаты раньше, чем Тони успела поблагодарить его.

Дешевый маленький оркестр визжал и скрипел, когда Тони вышла на маленькую сцену. Она чувствовала себя нервной до нелепости и пыталась смеяться над собой. Ей было двадцать пять лет, и она много лет зарабатывала сама себе на жизнь, несомненно, пора уже иметь хоть немного самообладания.

Жюль, выступая в качестве конферансье, привел даму известного типа. Она с тревогой смотрела на Тони, и ее накрашенные губы улыбались, а подведенные глаза просили пощады. Тони нарисовала ее точно такой, как она была, и все же довольно красиво. Эти вещи легко делаются – потому-то портретисты, рисующие людей общества, так легко богатеют.

Дама была в восторге, и мужчина огромного роста, который ротозейничал за столиком, подошел, хихикнул и бросил Тони франк за рисунок. Жюль сиял, устремив один глаз на Тони, другой на монету.

Она рисовала двадцать минут и собрала почти пять франков.

– Мы заставим его дать тебе проценты, – кричала Жоржетта. – Кулак, скряга, связать тебя за несчастный франк!

После этого двадцать минут Тони стали боевым номером вечера. Люди ничего так не любят, как увидеть себя в благоприятном свете. К концу лета Тони получила уже проценты и быстро расцвела в новом платье и в самых тонких, самых черных, самого лучшего покроя сапогах, которые она могла позволить себе купить.

Жоржетта в кабаре покровительствовала ей. Она родилась среди этих дел, знала их от начала до конца и видела, что Тони в этом ничего не понимает. Она была хорошим другом, несмотря на ее странные вкусы и повелительный язык.

Сентябрь был очень жаркий, и Париж, казалось, был переполнен более чем когда-либо. Кабаре открывалось в семь и закрывалось в три, четыре ночи. Тони имела два сеанса, получая вдвойне, как и все другие.

Она очень похудела. Воздух был там ужасен, и она чувствовала себя больной от беспрестанного шума и курения.

Кабаре быстро расцветало. Начали приходить англичане и американцы. Жюль толстел и богател, более чем когда-либо раньше. Тони одну ночь рисовала под музыку. Это был излюбленный трюк. Она отлично согласовалась с оркестром и умела делать это очень хорошо.

Она рисовала молодого человека с тяжелым лицом и едва заметила его, когда он покупал ее рисунок. Все, что она запомнила о нем, это то, что он хромой и маленького роста.

Ее номер был последним, и было уже очень поздно. Она стала на колени в уборной, чтобы сложить свою бумагу.

Маленький хромой человек подошел и стал позади нее.

– Простите, – сказал он на безупречном английском языке, – почему вы теперь не признаете меня?

Тони с удивлением обернулась и увидела хромого человека с очень белым лицом и синими глазами. Ее подозрительный взгляд заметил белоснежную грудь рубашки и жемчужные запонки.

– Я не имею чести знать вас, сударь, – резко ответила она. Она так устала от подобного рода приставаний.

Господин мягко рассмеялся.