Маленькие рыцари большой литературы

Научное познание ведёт к трагическим, пессимистическим выводам. Учёный Марре Шуар говорит главному герою романа Янушу Мышинскому: «Главный секрет науки — человечество пошло по неправильному пути. Расщепив атом, человек вторгся в тайну Творения. А это не остаётся без возмездия. Все усилия человеческого разума направлены на самоубийство. Все мы вооружили Гитлера благодаря своему попустительству. Мир обезумел, потому что получил возможность безумствовать». И напоминает слова Пьера Кюри: «Некоторые научные факты, попав в дурные руки, могут использоваться во вред человечеству».

Художническое восприятие мира фальшиво и бесплодно. Умирая, композитор Эдгар Шиллер понимает: «Ничто не существует вечно. Ничто из его трудов не возродится через века». Его сестра Эльжбета, оперная певица, идя за гробом брата с красной розой в руках, непроизвольно, но неуместно для окружающих «играет» финальную сцену «Гибели богов» Вагнера.

Ивашкевич явно ориентируется на заимствованное у Томаса Манна ироническое отношение к общественным ценностям. Такое мировоззрение заставляет рассматривать все эти ценности в зеркале скептицизма. «Хвала и слава» показывает изменчивость моральных истин. Роман сталкивает разные философские точки зрения, толкует о горькой радости познания. Авторская позиция спорит с исторической моралью. «История — это собрание легенд. Тех или иных», — говорит Эвелина Ройская.

Широту взгляда повествователя, охватывающего полувековую историю человеческого общества, подчёркивает применяемый Ивашкевичем приём, называемый в англоязычном искусствоведении flash-ahead, когда автор то впрямую, то намёками указывает читателю на будущее, ожидающее героев романа или реальное человечество, но в действительности уже ставшее историей. То в прелюдии, которую сочиняет Шиллер незадолго до начала войны, Оле Голомбковой слышится какое-то предсказание. То вдруг сам Эдгар вспоминает выражение Arbeit macht frei, которое через несколько лет будет начертано на воротах концлагеря в Освенциме. То Анджей Голомбек в 1938 году строит несбыточные планы учиться архитектуре в политехническом до 1942 года. То Януш, столкнувшись в Испании с расстрелами интеллигенции, думает: «Это всё равно, как если бы расстреляли нашего Боя», — имея в виду выдающегося историка и сатирика Желиньского-Боя, который действительно будет расстрелян немецкими фашистами во Львове в 1941 году. То автор указывает нам на талантливого аккомпаниатора Эльжбеты во время концерта в оккупированной Варшаве и в скобках сообщает, что через месяц или полтора он с залитым гипсом ртом будет расстрелян в группе других заложников.

Значительный пессимизм, заключающийся в этом взгляде вперёд, балансируется, однако, эпическим мировоззрением писателя. Оно приносит согласие с миром, ибо выражает доверие к его человеческой и материальной привлекательности. В предсмертном письме к племяннику Януш пишет: «Будущее пугает человека и народ, если у них нет прошлого, добытого многолетним или многовековым опытом. Польский опыт так своеобразен и велик, что бессильна справиться с ним любая истребительная акция. Политика ассимиляции, проводимая тремя великими державами, тремя различными способами, ничего не дала. Политика уничтожения тоже ничего не даст. Любое уничтожение глупо. Сколько бы ветвей ни срубили варвары, останутся глубокие корни. Мы должны стать лицом к лицу с величайшими задачами уже не истории, а философии истории. И остаться самими собой».

Моральные истины открывают в романе разные свои грани. Эпопея начинается диалогом о формировании характеров, о податливости молодой личности, возможности как её развития, так и вырождения. «Какими путями обретают люди свою индивидуальность?» — размышляет Эдгар Шиллер. Ему предстоит осмыслить всю парадоксальность искусства XX века, переживающего конфликт между спонтанностью человеческого познания и безличностной функцией художественной формы. Эдгар Шиллер всю жизнь ищет истинную шкалу ценностей. «Вся ценность нашей жизни состоит единственно в том, чтобы отразиться в искусстве, — считает он. — В том, чтобы выстроить некое здание ценностей, стоящих над жизнью, постоянных, единственно существующих». Эдгар одинок, но одинок, как каждый художник. «Я очень люблю такие сборища, — говорит он Янушу на светском парижском рауте.

— Именно тут острее всего чувствую одиночество творческого человека. Думаю, такой одинокой чувствует себя женщина, когда рожает». — «И человек, который умирает», — добавляет Мышинский. Две пережитые Шиллером войны не изменили его взглядов. Так же сам Ивашкевич постоянно видел разрыв между бесконечными перспективами творческого воображения и ограниченностью реального человеческого существования. Но всегда стремился «познать, понять и выразить». И в этом обрести радость жизни.