Маленькие рыцари большой литературы

За свою долгую жизнь Крашевский много раз подвергался нападкам различных партий и литературных группировок, поскольку никогда не принимал на веру никаких догм, постоянно искал истину самостоятельно. В какой-то период он разделял идеи единения славян, которые пропагандировал в 40-е годы тот же Мицкевич (хотя бы в прочитанных поэтом в Париже лекциях о славянской литературе). Потом убедился, что так называемый «панславизм» играет на руку поработительским стремлениям русской монархии в отношении других славянских народов. Писатель не связывал призывов к единению славян с царской

Россией, он высказывал туманные идеи относительно «России будущего», хотя никак не уточнял, какие общественные и государственные формы имел в виду.

После победы над Францией Бисмарк резко взял курс на подавление поляков как народности. Крашевский противопоставил свой роман антипольской политике Бисмарка, которую критиковал также в «Письмах из Германии», поскольку видел, что «угроза со стороны прусского захватчика живущему в неволе народу стала более реальной и опасной, чем русификаторские усилия царизма», — писал во второй половине XX в. польский литературовед В. Данек.

С другой стороны, поражение январского восстания 1863 г. вызвало длительную реакцию царского правительства, сопровождавшуюся серьёзными репрессиями против всех кругов Королевства Польского. Ответом на эту реакцию была, в частности, деятельность писателей-позитивистов, рассматривавших общество как подобие рационально устроенного живого организма. В отличие от западноевропейского, польский позитивизм носил общественно-практический характер. Позитивисты осуждали повстанческую кровопролитную борьбу и предлагали как альтернативу созидательный труд всех слоёв общества, порицая и классовые предрассудки, и клерикализм.

Генрык Сенкевич (1846—1916)

Будущий лауреат Нобелевской премии родился в шляхетской семье и с детства впитал её идеалы: культ военных традиций, преданность христианству и патриотизму, отмеченному освободительным духом.

Его мировоззрение, формировавшееся в период репрессий, было отмечено влиянием позитивизма. Но к тому времени, как писатель возглавил консервативную газету «Слово» (с 1882 г.), он стал опасаться позитивизма как источника пессимизма. В работе «О натурализме в романе» (1881) Сенкевич писал: «Золя не может быть предводителем ни для наших читателей, ни для наших писателей... Наш роман должен давать здоровье, а не распространять гниль. Пессимизм есть разложение. А наш роман обязан связывать то, что разорвано, служить воссоединению душ». Сенкевич убеждён, что «человек, слишком усталый от обыденной жизни, рад бы хоть на минуту от неё оторваться и хотя бы в литературе найти опору, забвение, надежду».

Оптимизм писатель черпал в любви к отечеству, при этом главное в его взглядах состояло в следующем: прошлое подобно милтоновскому утраченному раю, оно не должно быть объектом критики, его, по Сенкевичу, следует оберегать от осуждения потомками. Истории он придавал значение созидательного образца, полагая, что в прошлом надо отыскивать моменты триумфа, а не упадка, достижения, а не ошибки. Черпать силу, а не слабость.

С этими установками приступил тридцатидевятилетний Сенкевич к работе над своей знаменитой Трилогией («Огнём и мечом», «Потоп», «Пан Володыёвский»), целью которой было «укрепление сердец» в условиях долгой депрессии, охватившей общество после резкого усиления гнёта со стороны России и Германии.

Ещё в 1880 г. в повести «Татарская неволя» писатель противопоставил «измельчавшему, отвратительному настоящему», отталкивавшему его в сочинениях Пруса и Ожешко, «минуты ещё более горькие, более страшные и более отчаянные», чтобы доказать, что и тогда «пришли спасение и возрождение». Верность героя повести даме сердца, христианству и родине были резким диссонансом позитивистскому истолкованию гражданского долга. И современники оценили авторскую точку зрения, отметив, что в этом произведении показан «заново, живо и выразительно, просто и ярко идеал прошлых лет, оказавшийся пригодным и ныне» (Е. Скроховский, 1884).

Для Сенкевича, почитавшего устои семьи и окружения, в котором он формировался, традиционное понятие народности обретало ещё и эмоциональное значение.

Ключом к осмыслению истории была для него «глубокая любовь писателя к истории своего общества». Ибо «чем больше чувства, тем скорее розовеет исторический мрамор. Галатея перестаёт быть изваянием».

Именно такое понимание прошлого свойственно его Трилогии. Уже в первой её части автор создаёт свою собственную картину XVIII века[1], противоречит трудам историков — в том числе, своих соотечественников и современников, таких, как, например, Кароль Шайноха (1818—1868), — возможно, более объективно и, уж конечно, более рационально анализировавших причины войны украинских казаков с польской шляхтой.