Маленькие рыцари большой литературы

Бывший граф Пац; Партизан, безнадёжно влюблённый в продавщицу из магазина Регину; пожилые брат и сестра Корсак; путевой мастер — все они скрывают что-то в своём прошлом. И попытки Павла разузнать у них хотя бы что-то о происходивших здесь событиях вызывают их настороженность и неприязнь. Окружающие постоянно советуют ему уехать. Но Павел намерен всё для себя расставить на свои места. Некогда он, член АК, был изгнан из отряда за превышение полномочий: при нападении на гитлеровский транспорт он приказал расстрелять всех находившихся там эсэсовцев. Спустя время он вновь примкнул к своим. Но тогда они уже сражались против коммунистов. Часть отряда погибла в результате предательства. Павлу приказано было расстрелять предателя — Юзефа Цара. Но «тогда я уже не хотел убивать», скажет он при вступлении в ПОРП. Он выстрелил, чтобы выполнить приказ. Но так, чтобы не убить. Теперь, работая в этих местах на строительстве железной дороги, он встречает этого человека. Мало того, у него возникает роман с женой предателя. А тот, в прошлом учитель, теперь стал кем-то вроде главы местной религиозной секты. Чего хочет от этой встречи Павел? Зачем он к тому же пытается найти брата Юзефа, бывшего главаря «лесных братьев», который якобы до сих пор прячется где-то в здешних лесах? Ведь вокруг Земли уже вращаются советские спутники, сам Павел — член ПОРП, перед ним, человеком лет под сорок, ещё большая жизненная дорога.

Но роман начинается с попытки героя совершить суицид. По какой причине? Не потому ли, что он то и дело погружается в мучительные воспоминания, пытаясь решить вопрос: как быть с грузом прошлого? Можно ли его зачеркнуть, если хочешь жить в новых условиях?

Вопрос неразрешим, приходит к выводу автор: в финале романа герой уезжает из мест, с которым связано его прошлое. Уезжает, в сущности, ни с чем, оставив за собой и Юзефа, который, по вполне понятным причинам, явно его ненавидит, и его жену, которая, как можно судить, могла бы составить счастье Павла. Вероятно, он запомнит слова секретаря местной парторганизации, который рассказал ему, что однажды понял: главное — стараться, где только возможно, помогать людям. Должно быть, запомнит он и слова странного графа: «Счастью надо помогать». Но вряд ли избавится от тяжких воспоминаний и мучительных вопросов.

*

Не избавился от них, как свидетельствуют факты, и сам Конвицкий. В 1965 г. он поставил по своему сценарию фильм «Сальто».

Это произведение в известном смысле подводило черту под разговором о юности поколения, к которому принадлежит автор. Режиссёр опять изобразил героя, погружённого в драматические воспоминания, подверженного постоянной тревоге. Человека, культивирующего свою трагедию.

Однако все тревоги его напрасны, они — лишь плод его воображения.

«Прошлое, — писал о фильме З. Калужиньский, — становится фикцией, кажется, что Конвицкий говорит: мы с нашими воспоминаниями превращаемся в смешных неврастеников, погрязаем в атмосфере мутной взвеси, в которой ничего не происходит, и всё более сомневаемся, происходило ли что-то вообще. „Сальто“ оказывается сатирой на эту саморефлексию, на кокетливое умиление, жалость к самому себе, которая так свойственна полякам».

Но в 1971 г. Конвицкий создаёт роман «Ничто, или Ничего», в котором снова возвращается к, казалось бы, закрытой в «Сальто» теме своего поколения. Герой этого романа, прошедший войну и воевавший в партизанском отряде, не может избавиться от сознания вины оттого, что застрелил безоружного человека. Подсознательное самобичевание не позволяет ему нормально воспринимать окружающую современность, войти в неё, определить в ней своё место.

А в следующем году Конвицкий-режиссёр продолжает эту тему в фильме «Как далеко отсюда, как близко». Здесь вновь сочетаются мир полузабытого детства и пейзажей, тревоги военной поры и ощущение не выполненного долга. Всё это накладывает отпечаток на современное мироощущение героев и самого автора. «Конвицкий, — писал К. Теплиц, — выступает здесь, как и во всём своём творчестве, как свидетель трагедии. Если задуматься над моральным смыслом фильма, он должен бы иметь целью внушение нынешнему поколению, что оно живёт на пепелище вымерших культур». Это, писал критик, должно внушать «сознание прошлого, боли, которую оно принесло, а также обязательств, которые это прошлое накладывает, и это является, несомненно, неотъемлемой частью народного сознания. Но Конвицкий воздержался от извлечения из прошлого ценностей, которые следовало бы сделать предметом полемики или защиты». И потому «на наших глазах происходит парадоксальный процесс: фильм в целом проникнут ностальгическим, но всё же полным умиления взглядом на вещи далёкие и близкие, а со временем начинает играть роль противоположную: становится страшным, мучительным сном, от которого легче проснуться, чем вглядываться в него и наново переживать».

*