Маленькие Смерти (СИ)

А потом разбивает перечницу вдребезги. Пока дядя Мильтон лицезреет останки своего воображаемого врага, я переливаю виски из его стакана в свой кофе.

— Слушай, — начинаю я. — А ты помнишь тетушку Морин?

Мильтон чуть вскидывает бровь, потом ставит солонку на место, говорит:

— Мы уехали из Дублина, когда мне было два года, близняшкам год, а Итэном Салли вообще была только беременна. Мы не помним родственников Моргана.

Своих родителей мои родители всегда называют только по именам.

— То есть, вы никогда не видели тетю Морин?

— Ну, Морган о ней говорил. Но я без понятия, по крайней мере подарки на дни рожденья она мне не посылала. Да и что там из Ирландии посылать? Картошку?

Мильтон хрипло, красиво смеется, потом смотрит в пустой стакан и вздыхает с трагичностью, достойной Гамлета. Надо же, думаю я, надо же. Мы о ней ничего не знали, а она о нас знает все?

— А письма? Открытки?

— Никогда!

— Ни одной?

— Ты думаешь я тебе вру? — пожимает плечами Мильтон.

— Не исключаю такой возможности.

— Правильно, — кивает Мильтон. — Я всем вру.

— Знаешь что? Мы тебя закодируем.

— Ты не можешь поступить так с собственным дядей.

— Или могу?

Мильтон раздумывает над этой неожиданной мыслью, являющейся в то же время ужасающей перспективой, а потом вдруг выдает:

— Райан о ней говорил. Что она существует, и у нее есть дочь, Морриган или как-то вроде того. Но это было давным давно.

Надо же, а кто-то, кто никогда и ничего мне не говорит, все-таки в курсе.

Я отпиваю кофе, жмурюсь от удовольствия.

— Отлично, — говорю. — А что он узнал о Морин? Только то, что она есть?

— Слушай, — тянет вдруг Мильтон, так что его южный акцент становится отчетливее обычного. — Ты же у нас болтаешь с мертвыми. Спроси того, кто точно знал эту Морин. Спроси Моргана!

— Господи, а ты и вправду неплохой психотерапевт.

— Плохое слово, не произноси его.

— Господи?

— Психотерапевт.

И тогда я вдруг подаюсь вперед и его обнимаю, Мильтон скашивает на меня взгляд, я говорю:

— Ты же знаешь, как я тебя ценю?

— Надо же, какое полезное знание, — фыркает Мильтон, но вдруг улыбается как-то по-другому, ярче и светлее.

— Я что один в этом доме способен выражать эмоции? — говорю я, и вспоминаю совсем неожиданно, что говорила Морин. — А папа плакал, когда я, ну, чуть не умер и немного все-таки умер?

— Конечно, он же всегда был тряпкой.

— Надо будет тебя все-таки закодировать.

Мильтон отвешивает мне подзатыльник, но какой-то очень бережный, как для моих лет. Ну что у меня голова что ли отвалится?

Забрав свой разбавленный виски кофе, я отправляюсь наверх, использовать чудесную идею Мильтона.

Если не знаешь точно, где находится нужный тебе призрак, то лучше позвать его с помощью доски Уиджа, чем шарить в темноте, пытаясь его отыскать. Я не могу быть уверен, что после смерти Морган обитает в доме, может быть у него были места дороже и значимее. Морган умер, когда мне было около года, кажется, так что я его совсем не знал. Устраиваясь на полу, я достаю из-под кровати свою спиритическую доску.

Фокусы с доской дело совсем простое, а вот настоящая работа — невероятно сложная. Взяв лезвие, я прохожусь им по ладони, вскрывая кожу и выпуская кровь. Когда красным окрашиваются все четыре угла доски, я беру указатель, чтобы распределить кровь по всей площади. Доску, как и любое средство связи между живыми и мертвыми, нужно кормить живой кровью по одной простой причине. Единственное средство связи между живыми и мертвыми — кровь. Пролитая кровь открывает завесу между мирами, потому что когда проливается кровь кто-то должен умереть. Даже если и символически. Кровь это пароль и допуск в мире мертвых, она питает призраков и сообщает миру мертвых о возможном пополнении.

Я беру указатель, и он скользит под моими пальцами легко, готовый слушать, так сказать, указания. Я перевожу его на строчку «Привет» и жду. Здороваюсь я вовсе не с конкретным призраком, а с доской. Своего рода этикет. Указатель тянется в сторону «да», и я знаю, что можно начинать.

Я вожу от буквы к букве, выписывая «Мне нужен Морган Миллиган, могу ли я поговорить с ним?». Я всегда вежлив с доской, ведь никогда не знаешь, кто там, сидит за ней и указывает ответы с другой стороны. Ощущение, когда доска отвечает тебе, если только она по-настоящему отвечает, не забудешь никогда. Такое бывает, когда отлежишь руку, она немеет и ее совсем не чувствуешь некоторое время. Здесь — так же, только куда сильнее, пальцы будто бы отнимаются, и больше тебе не принадлежат. Кто-то пользуется твоими движениями, а ты — только смотришь. Я — только смотрю. И мне отвечают: «Ты можешь. Говори.»

Пальцы снова начинают меня слушаться, и я выписываю указателем: «Здравствуй, дедушка. Как у тебя там дела? Извини, что никогда не заходил, я же тебя совсем не знал. Ты можешь мне помочь?»

Указатель скользит к слову «да», и я улыбаюсь, но не успеваю я оценить в полной мере сговорчивость моего деда, как указатель вдруг резко меняет положение и оказывается на самой низкой строчке, на строчке «прощай».