Маленькие трагедии большой истории

Труп, удушенный, залитый кровью, с переломанными костями настолько не был похож на труп самоубийцы, что сердца отказывались верить. Мальчик из хорошей семьи москвичей-инженеров, учившийся на «4» и «5», имевший друзей, девушку, не имевший конфликтов, проблем, болезней… за два месяца до выпускных экзаменов… Почему? Проверили семью, перетрясли школу, вымотали учителей, пошумели в прессе, вытащили всю историю на «пусть-говорильню», после которой классная уволилась, пристроили в школу пару психологичек-недоучек, заново начали собирать улики против бомжа, который сам себе навредил, солгав, что нашел труп. Потом он признался, что обнаружил еще живого мальчика, который умер, литературно выражаясь, у него на руках. Следствие шло под прессом «общественного мнения»: выскакивали в эфир и верещали какие-то тетки, тяжеловесно и не по делу вещали «ученые мужи»… В результате бомж таки сел.

Прошло два года. Бывшая одноклассница Максима, учившаяся на журналистку и писавшая курсовую по психологии, сообщила преподавателю, что использовала в своей работе письмо, присланное ей по почте бывшим одноклассником, которого все считают убитым, тогда, как на самом деле… Преподаватель спросил, кому это письмо адресовано. Девушка ответила, что как бы и никому. Тогда он прочел. Потом отдал письмо родителям Максима. Родители, каждый день, проклинавшие бомжа-душегуба, который на суде клялся своей матерью в том, что не трогал их мальчика, не поверили, что это письмо самоубийцы. Но оно мучило их. Оно породило сомнение…

Родители все-таки показали это письмо адвокату, защищавшему того бомжа, но адвокат не проявил заинтересованности. Показали следователю, но тот только поморщился и посоветовал отцу и матери не терзать себя. «Все это никому не нужно! – был его ответ. – Тем более что тут ничего непонятно».

«Я не Раскольников, – пишет Максим. – На вопрос: “Почему так рано?” я отвечу вопросом: “А зачем поздно?” Правильней – рано и без Лизаветы.

Реально противно каждый день слышать – бери от жизни все! Что от нее возьмешь, если ничего ей не отдал? Это закон физики. Что вообще значит “жить”? Потреблять кислород и выделять углекислый газ? Или как мамины цветы – наоборот? Так правильней. Но чтобы брать в себя, например, чьи-то несчастья, а выделять радость и помощь, нужно иметь такое внутреннее устройство, которое от природы человеку не дано. Оно должно в человеке создаться, если сразу правильно поставить цель.

Вообще-то нужно бы оставить что-то из двух: нет и телик или школьную литературу, а то реально путаница полная. Отец говорит, что все эфиры – это грязная пасть политиков и торгашей, согласен, и права школьная литература. Но и она не знает, какая должна быть у меня цель. Чего хотел Раскольников – я так и не понял. Мирового господства для России, как Наполеон – для Франции? Чего хотел Базаров? Чего хотел Павел Корчагин? Мировой революции… для кого? Для сытых “пролетариев”, которых устраивает не иметь ответственности и получать большие подачки? А если богатые разорятся, то просто кинут бедных. Никто не объяснил, что такое “свет в конце тоннеля”? Бог? Бог светится в тупиках мысли. Но мысль сможет выбраться, она хитрая, ловкая, хорошо продается.

Вообще все продается, кроме сердца. Понятно почему. Сердце это такое что-то, что болит часто, а больное никто не купит. Все было бы просто, если бы не сердце. Так жизнь – это постоянная борьба со своим больным сердцем, так что ли?! И на фига она мне?! Победить больное сердце, чтоб не болело? И стать бессердечным? Раскольников попробовал, а стало только хуже болеть. Я не Раскольников. Но у меня тоже нет идеала. А у кого нет идеала, тот убийца. Я или ничего не понимаю, или уже все понял, и мне противно, не хочу этого, не могу! Ксюха один раз сказала, что в будущем хочет иметь от меня детей, потому что они будут красивыми. Цель – размножение? Приятно, но противно. Прости, Ксюха, не хочу. Так зачем же? Когда думаю про маму, отца, бабушку и Ксюшу, сердце болит так сильно, что надоело терпеть. Я бы терпел, если бы знал цель. А ее никто не знает. И боятся в этом признаться. Родители боятся, чтобы дети не догадались. Мои тоже боялись, но не сумели это скрыть, потому что успели пожить при идеалах. Теперь идеалов ни у кого нет, значит, и смысла нет. Значит, теперь все – рано или поздно – раскольниковы. Так – зачем поздно? Лучше – рано, и без Лизаветы».

Родители Максима попросили это письмо обнародовать. Они считают, что оно как страшный сон, который нужно рассказать, чтобы не сбылся… с другим таким же – глупым, максималистом, шестнадцатилетним!

Секретный дневник Иосифа Сталина