Маленькие женские тайны

Перселл же, самый старший по возрасту и самый младший в «иерархии» контрразведчиков, был милейшим человеком, спокойным и доброжелательным. За свою жизнь он дважды успел развестись, о чем упоминал с юмором, и сейчас находился в процессе поиска третьей супруги. Клодин диву давалась: что в нем не устраивало предыдущих жен? Он ведь даже работы по дому не гнушался: и посуду после ужина мыл, и в магазин ходил, когда Арлетт просила купить что-нибудь для ее очередного кулинарного шедевра.

Что касается самой француженки, то чем дольше они с Клодин общались, тем больше друг друга терпеть не могли, хотя со стороны все выглядело вполне мирно и благопристойно.

Как-то отец Клодин сказал про одну их знакомую: «Когда она говорит «Добрый день», меня тянет выглянуть в окно, проверить, действительно ли сейчас день — настолько нельзя доверять ни одному ее слову». Клодин не оставляло ощущение, что эти же слова с полным правом можно отнести и к Арлетт, что юная француженка фальшива с ног до головы — и она лишь диву давалась: неужели никто, кроме нее, этого не замечает?!

Разумеется, девчонка изо всех сил старалась выглядеть милым наивным ангелочком, но все же сволочной нрав иногда прорывался — как, например, когда рассматривая фотографию Клодин в журнале, она завистливо заметила:

— Да-а, с таким макияжем и в таких драгоценностях кто угодно будет красавицей выглядеть…

Клодин вежливо улыбнулась, сделав вид, что восприняла это как шутку, и повторила в уме придуманную специально для таких случаев мантру: «Ничего, потерпи, осталось всего восемьдесят восемь с половиной часов…». Часы она каждый раз высчитывала в уме, определив для себя номинальным сроком отбытия француженки полдень понедельника.

С Томми Арлетт флиртовала почти не скрывая — в ход шли и кокетливые взгляды из-под ресниц, и «случайные» прикосновения, и повизгивающий фальшиво-оживленный смех. Он, правда, ее флирту не подыгрывал и вообще вел себя так, словно не замечал всех этих ужимок, хотя — уж Клодин-то его хорошо знала! — не мог не заметить.

Томми, Томми…

Как-то само собой получилось, что их общение свелось к минимуму; они жили в одном доме, спали в одной постели — и почти не разговаривали, разве что на самые бытовые темы: «Тебе налить кофе?» — «Да, спасибо»; «Ну, я поехал!» — «Счастливо…»

По утрам, сразу после завтрака, вся компания, включая Арлетт, уезжала, оставляя Клодин в одиночестве. Вечером же Томми смотрел в гостиной телевизор вместе с сослуживцами и опять же с Арлетт.

Клодин, разумеется, никто не запрещал к ним присоединиться, но она предпочитала отсиживаться в библиотеке. Пару раз Томми звал ее — она отнекивалась, говорила, что лучше почитает.

Когда начинали слипаться глаза, шла в спальню, принимала душ и ложилась в постель — одна…

Томми приходил позже; Клодин слышала, как открывается дверь, как он проходит по комнате, раздевается, идет в душ — и потом, через некоторое время, ложится рядом с ней. Сердце невольно замирало — может, обнимет, повернет к себе, глянет глаза в глаза?!..

Но нет, опять нет…

И почти каждый день она находила в спальне чашки от кофе — один раз даже прямо на тумбочке у постели…

«Что с тобой, почему ведешь себя так, будто мы с тобой женаты лет двадцать и я тебе давно надоела?» — хотелось спросить Клодин, но она не спрашивала. Чем дальше, тем чаще всплывали в памяти слова женщины из «Mermaid» — «Ну зачем, зачем было выяснять?!..»

Раньше, бывало, она пыталась встать, чтобы идти на пробежку — Томми удерживал ее в постели, еще полусонный, по-особенному, по-утреннему нежный, с теплыми ласковыми руками…

Куда там! Между ними ничего не было с самого ее приезда! Не считая того раза, когда пришлось срочно вскакивать, потому что «девочка», видите ли, старалась.

Правда, позавчера, поздно ночью, он придвинулся, положил руку ей на плечо. Клодин сказала:

— Чего ты? Я спать хочу… — сама замерла, не дыша: ну пусть он сейчас рассмеется: «Ах, спать?!» и потянет ее к себе, повернет так, чтобы оказаться лицом к лицу!

— Ну ладно — спать так спать… — теплое дыхание еще раз щекотнуло ей ухо… и больше ничего.

Спать действительно хотелось. В последние дни — наверное, от нервов и от тяжелых мыслей — она засыпала, как проваливалась, и утром не вскакивала легко, а вставала, еле продирая глаза.

И сны все время снились какие-то идиотские — приснилось, например, что она в каком-то ночном клубе танцует с тем самым бледным парнем в черном, которого встретила во дворе — странное дело, Клодин его тогда почти и не запомнила, но во сне увидела отчетливо, вплоть до прыща на лбу над правой бровью; они даже о чем-то разговаривали.

Очевидно, он жил в их доме или где-то поблизости, потому что на следующий день, возвращаясь с пробежки, она снова увидела его «вживую» — все в том же черном пальто, он выходил из-под арки.

Кризис наступил в субботу утром.

Клодин проснулась и некоторое время лежала, не открывая глаз: не хотелось начинать новый день. Потом, произнеся про себя уже привычное: «Потерпи, осталось всего пятьдесят четыре часа», все-таки открыла.