Маленький большой человек

Не надо считать его бессердечным. Это не так. Ведь и сам он потерял двух жен, оплакал их положенное время, а затем нашел им замену. Эта замена в лице двух молоденьких шайенок то и дело появлялась в его паклатке во время нашего разговора. По самым скромным подсчетам, они увидели солнце над прерией лет на пятьдесят позже старого вождя, но черт меня побери, если обе не были беременны! Так что мне он предлагал действительно лучшее. По индейским, разумеется, понятиям.

— Хорошо, — ответил я, — но я хочу предупредить тебя, что если я найду свою первую жену и ребенка, то заберу их, кому бы теперь они ни принадлежали. Если же их убили, то я убью того, кто это сделал.

— Конечно, — кивнул Старая Шкура.

Уж кто-кто, а индеец прекрасно понимал, что такое месть, и был бы несказанно удивлен, не услышав от меня нечто подобное.

Я вернулся к шайенам в самое неудачное для этого время. Они неустанно кочевали вдоль всей границы и, едва уйдя от преследователей, снова нападали на белых. Так что, с одной стороны, я был предателем, бросившим своих соплеменников, когда им всем грозила страшная опасность, с другой же стороны, опасность грозила мне самому, причем от тех же шайенов, поскольку многие из них впадали в неописуемую ярость при одном виде белой кожи. Спасло меня тогда только то, что я оказался в клане Старой Шкуры, стоявшем лагерем отдельно от основных сил великого вождя Индюшачьей Лапы, командовавшего, кстати сказать, тем набегом на железную дорогу. По счастью, я жил в относительно немногочисленном клане, где к тому же еще жива была легенда о Маленьком Большом Человеке. Сам Старая Шкура да и моя жена Солнечный Свет служили мне надежной защитой от молодых воинов, выросших за то время, пока меня не было в племени. Один из них, Вспоротый Живот, вернувшись как-то после нападения на станцию почтовых дилижансов, приволок с собой здоровенную флягу виски и заявил мне:

— Тебе лучше пойти в прерию и спрятаться там. Сейчас я не хочу убивать тебя, но обязательно захочу, когда напьюсь. Мне, право, жаль, ведь, говорят, ты человек неплохой, но что поделать!

Если бы я хоть раз позволил какому-то молокососу приказывать мне, то песенка моя была бы спета наверняка. Поэтому я ответил ему так:

— Боюсь, что это тебе придется топать в прерию и пить свою огненную воду там. Понимаешь, стоит мне увидеть пьяного, на меня что-то находит, и я начинаю стрелять. Даже если это мой родной брат. Вот уже сколько лет не могу ничего с собой поделать! Уж какой есть…

Тогда он прислушался к моему совету, и это спасло меня от возможных осложнений. Но не могу сказать, что в племени меня любили. Я воспринимал это довольно болезненно, так как отлично помнил свое детство у Пыльной реки и славу Маленького Большого Человека. Но теперь я вырос, что всегда приносит разочарования. Было настоящим счастьем, если не чудом, что мне до сих пор удалось сохранить свой скальп. Я жил каждым днем, и это даже стало доставлять мне некоторое удовольствие, хотя вы можете мне и не поверить, ведь я оказался у шайенов не случайно. Но я не преследовал свою цель, а ждал, пока она сама найдет меня, и твердо знал, что рано или поздно это произойдет. А раз так, то я и жил, как обычный индеец: в сытое время лакомился жареной на углях бизоньей вырезкой, в голодное же туже затягивал пояс; охотился, когда в окрестностях появлялась дичь, и каждую ночь забирался под шкуры, где меня ждала моя жена Солнечный Свет. Ребенка мы назвали Лягушонок-Лежащий-На-Склоне-Холма, ведь именно холм спас нас тогда от пауни, а малыш не спал и все видел, значит, заслужил свое первое имя.

Когда мы с Солнечным Светом пришли в индейский лагерь, ей пришлось оплакивать своего погибшего отца, и она справлялась с этим добросовестно и от всей души старалась, ведь Мелькающая Тень был великим воином, а теперь не имел даже подобающего гроба из коры. Солнечный Свет провыла и проревела весь положенный период, прерываясь лишь для кормления Лягушонка. Последний повсюду сопровождал ее, восседая в импровизированной люльке, привязанной к спине матери. Когда он не ел и не спал, его шустрые черные глазенки самым дотошным образом изучали все вокруг. Я ни разу не видел его чем-то расстроенным, и это живо напоминало мне маленького Гуса, перенявшего жизнелюбивый характер Ольги. Но разница между ними тоже бросалась в глаза. Гус, например, обожал играть с моими карманными часами, а их тиканье приводило его в полный восторг. Но Лягушонок не играл с часами. Нет, часы не пугали и не расстраивали его. Они его просто не интересовали. Как я ни надрывался, привлекая к ним его внимание, он их попросту не видел и не слышал.

А может быть, его не интересовал тот, кто их держал. Хотя и Солнечный Свет, и Старая Шкура все время твердили, что он мой сын, обмануть Лягушонка им не удалось. Он не ненавидел меня, а просто воспринимал как приспособление для перемещения в пространстве, подбрасывания, гугукания и так далее. Само по себе движение вверх-вниз ему определенно нравилось, но он не видел в этом никакой моей заслуги.