Маленький Большой человек

Случались и ещё недоразумения — к примеру, один вождь — его звали Большая Голова — поехал с миром в гости в Форт-Кирни, а в него там начали стрелять, ранили. Шайенов всё это не на шутку задевало, потому как — по их меркам — они к белым относились дружелюбно. Даже после всех этих дел послали делегацию к представителю «Бюро но делам индейцев» и извинились. И женщину отпустили — которую захватили. Но понимаете, какое дело? — вся беда в том, что никогда у индейцев не было порядка. Убивали белых одни, а извиняться ездили другие. А потом солдатам под руку попадались вообще третьи. Солдаты их наказывали — на всю катушку, а индейцы потом отыгрывались — да не на солдатах, а на ком-то совсем другом. Вот такие дела…

Я довольно быстро понял, что труднее всего в жизни — по крайней мер, в моей — приходится тогда, когда надо решать: кто ты есть такой? Как в тот раз — помните? — когда я прикончил Ворону: он меня пощадил, потому что я белый, а я его убил, потому что я Шайен. Он иначе не мог, и я иначе не мог, и ничего тут не поделаешь, хоть тресни. Можно было б посмеяться да только не смешно, потому как речь о жизни и смерти.

В общем, Шайены постепенно начали подумывать о том, что, может быть, придётся им покончить с белыми — со всеми бледнолицыми на этих равнинах. Думаете, небось, — бредовая идея? Если б вы увидели то гигантское стойбище, вам бы так не показалось. Я, помню, всерьёз прикидывал: мы сами, к примеру, можем выставить тысячи полторы воинов, да ещё Кайовы и Команчи в союзе с нами — они к югу от нас жили, да старые друзья Арапахи помогут, да ещё Лакоты — с севера… Индеец из меня получился неплохой, а на свою родную расу мне было наплевать: не слишком-то много радости я от неё видел, благодарить не за что. А кроме того, захватывать Сент-Луис, Чикаго или Эвансвиль ведь никто и не собирался. Там жили бледнолицые — там им и место.

А потом как-то раз, помню, довелось мне послушать наших шаманов. Двое их было: одного звали Лед, другого — Мрак. Сила у них была громадная. Стоило им взмахнуть руками в сторону солдат — и те не смогут стрелять: пуля просто выкатывалась из ствола винтовки и падала тут же, не причинив никому вреда…

* * *

Помню, как я прятался у тропинки, на которой Ничто ходила по воду — дождусь, когда она пойдёт мимо, схвачу её за подол юбки, дёрну слегка — и отпущу. Правда, награды никакой мне за это не было. Если не считать, что к Койоту она относилась не лучше, чем ко мне, он ведь тоже за ней приударял. Мыс ним по очереди её обхаживали: если, к примеру, я поджидал её на тропинке, что вела к реке, то он мне не мешал, а пытался застать её, когда она пойдет в прерию собирать бизоньи лепешки. Поскольку особого успеха ни один из нас пока что не имел, мыс Койотом и не ревновали друг к другу, и отношения у нас были нормальные, то есть, никакие. Знаете ведь, как оно бывает; у тебя есть друзья, и есть враги, и ещё есть целая куча знакомых, на которых тебе, в общем-то, наплевать. Точно так же и у индейцев.

К тому же и время я постепенно стал ощущать по-индейски. Когда мы стояли на Соломоновой речке, и я пытался приударить за Ничто — мне тогда было уже лет, наверное, пятнадцать, но я не очень-то спешил добиться толку — как и она не слишком торопилась: вообще, Шайены своих женщин обхаживаю лет пять, не меньше; а мне, к тому же, ещё и рано было начинать. Бьюсь об заклад, вам и в голову не приходило, что краснокожие так медленно проворачивают свои дела по этой части! Но Шайены — они ведь воины, и потому предпочитают давление почём зря не сбрасывать. Вот вы сами попробуйте когда-нибудь обслужить женщину как следует, а потом пойти и подраться — и сразу всё поймете: вам просто захочется спать… Да, сэр, вы и представить себе не можете, как все это было интересно: громадное стойбище, шум, гам, суета. А потом пляска Солнца началась и длилась восемь дней кряду.

Сложнейшее действие, в котором непосвящённому ничего не понять, но Шайенам оно было необходимо, потому что укрепляло в них уверенность, что равных им нету, хотя куда уж дальше — они и так цены себе сложить не могли. В самоистязании всех превзошёл, конечно, Младший Медведь. Он попротыкал свою кожу толстыми пиками акации, как и положено на пляске Солнца; потом, минут через пятнадцать, повырывал их чуть ли не с мясом, и вонзил в других местах. К пикам были привязаны длинные жилы, на которых за ним волочились черепа животных. Так и красовался всю ночь, а на следующий день у него все тело выше пояса было одной сплошной кровавой раной, но они не думал залечивать её — смолой или глиной — а наоборот, хвастливо расхаживал вокруг, весь в запёкшейся крови.