Маленький Большой человек

Мне не терпелось увидеть, какой эффект произведут все эти события на миссис Пендрейк, но никакого эффекта я не заметил, разве что она стала чаще бывать дома по вечерам. Она, как и всегда, была задумчиво-грустна, но, наверное, не из-за постигшего её разочарования, а скорее от общей неудовлетворенности жизнью. Небось, всё это было немного не то, что посулил ей её папаша-судья. И ничего удивительного: кому-кому, а судье-то не впервой мозги людям пудрить. А может, она слишком много читала. Будь она косой да кривой — была бы, наверное, счастливее…

Но я-то, я… Надо же быть таким дураком — тут же забыл и простил ей все, что было, снова вообразил себе Бог знает что, опять взялся читать стихи мистера Поупа и т. д. и т. п. Даже к миссис Лиззи бросил ходить. Когда потеплело, про меня вдруг вспомнил Преподобный, словно всю зиму я просто отсутствовал; и, значит, высказался он в том плане, что надо бы, мол, нам ещё раз съездить на рыбалку. Несколько раз он заводил этот разговор, но мне всё же удалось избежать этого наказания, ибо я каждый раз мычал в ответ что-то невнятное, и в конце концов эта идея выветрилась у него из головы. Таким образом, всё было прекрасно и стоял месяц май. С тех пор на всю жизнь май так и остался для меня особым месяцем, хотя другого такого мая, как тот, у меня больше не было.

Как-то раз вечером в самом начале июня, вместо того чтобы сидеть дома и читать, мы с миссис Пендрейк отправились в город, в торговый квартал. Она держала меня под руку, и вед у нас был просто шикарный. Она решила, что мне требуется новая пара обуви. У меня уже было четыре или пять пар, но она сказала, что этот новый сапожник, родом из Флоренции, что в Италии, просто чудодей по своей части, и просто стыдно не заиметь произведение его золотых рук, коль скоро имеется такая возможность.

Вот мы и отправились в магазин, которым владел субъект с дряблым лицом по фамилии Кушинг, который при нашем появлении бросился навстречу и стал чуть ли не пыль целовать под ногами у миссис Пендрешс. Итальянский мастер-чудодей сидел на своей скамье в дальнем конце магазина это был смуглый жилистый парень лет двадцати пяти, в кожаной куртке без рукавов. Руки у него были волосатые, как медвежьи лапы, и грудь наверное, тоже, потому как из-под расстегнутого ворота его куртки выбивались жесткие чёрные завитушки.

Тут Кушинг исчез на минутку и вернулся с парой великолепных юфтевых шлепанцев, которые миссис Пендрейк, оказывается, заказала некоторое время назад. Маленькие красные шлепанцы были просто прелесть, игрушки да и только, потому как ножка у неё была крошечная. Кушинг, глядя на неё, просто слюной исходил: в те времена женская ножка — это был предел мечтаний, о ней и думать спокойно было невозможно.

— Тончайшая работа, я сам все проверял, — сказал он. — Дамские изделия не всегда можно доверить италианцу. Обратите внимание на этот шов, мадам!

— Не будете ли так любезны, мистер Кушинг, отнести их ко мне домой?

— Ах! — говорит он, тыча пальцем в золотой зуб, которым чрезвычайно гордился. — Конечно, мадам, я немедленно пошлю италианца!

— О, нет, нет, ни в коем случае, мистер Кушинг! Анжело потребуется мне, чтобы снять мерку с этого молодого джентльмена, которому я хочу заказать пару ботинок.

Не иначе как бедняге Анжело придется не сладко, когда старый хрыч отнесёт шлепанцы и вернется; мне было жаль парня, он мне сразу понравился хотя бы уже за то, что был в этом городе ещё большим чужаком, чем я. Он ведь «италианец».

Он встал со своего рабочего места, подошёл и принялся снимать мерку с моей ноги.

В этот момент, заглянув в лицо миссис, я обнаружил там знакомое выражение — то самое, с каким она встретила Кейна в тот день, в кондитерской лавке.

Разница была в том, что Анжело сидел не поднимая головы, покрытой тугими чёрными кудрями, а если и смотрел на миссис Пендрейк, то учтиво улыбался с невинным и непроницаемым видом. Говорят, итальянцы народ горячий, но этот, похоже, был даже не теплый. К, тому же, и по-английски почти не говорил. Кажется, всего-то два слова и знал — «леди» и «йес», которые произносил на свой — как это… специфический манер.

— Анжело, эти домашние туфли — просто чудо! Они так сидят, словно ты, когда шил их, все время держал мою ногу в своих руках, — говорит она.

А он отвечает:

— Йеийс, ледди.

— Но, понимаешь ли… — говорит она.

Тут он вскидывает глаза из-под густых бровей:

— Ледди?

— Мне кажется, что голубые были бы ещё лучше. Не кажется ли тебе, что голубое мне больше к лицу?

— Йейс? — говорит он, а сам знай себе работает — обрисовывает мою подошву, а вскоре и закончил, потому как руки у него на удивление ловкие были.

Не знаю, понял ли он хоть слово из того, что она сказала, но её это не волновало, потому что она всё говорила и говорила без остановки, а он все кивал и кивал, и улыбался с непроницаемым, видом, а потом слегка поклонился и пошёл назад на своё место. Уселся, взял кусок кожи и сходу выкроил подошву, в одно мгновение все сделал, вы бы и глазом моргнуть не успели.