Маленький Большой Человек

– Лавендер, а, Лавендер! А ты встречал кого-нибудь из этой своей родни, ну, что потомки того, знаменитого, который путешествовал с Кларком и Льюисом?

– Нет, – вздохнул Лавендер, – никого. Ни одного человека, о ком можно было бы сказать с уверенностью – да, это он. Правда, среди Лакотов попадаются смуглые, очень смуглые лица, но откуда они взялись, как их разберешь! Да и не в этом дело. Я ведь толком-то даже и не искал а как попал в племя, так, как бы это сказать… в нём и нашёл всю родню, какая мне была нужна. Да ты ведь и сам знаешь: чужаков они – кто любит, кто не любит, но нет в их сердцах ненависти, ненависть они берегут для врага.

Лавендер откинул одеяло пошире. Презрев дым и чад от нашей трубки, в шалаше радостно завыли комары. Похоже было на то, что сидя на ветках, они всю жизнь только и дожидались, пока мы появимся у них под кустом, чтоб утолить их сосущую жажду до следующей великой оказии. Пыхнув трубкой ещё два раза я ощутил зуд во всех сколько-нибудь уязвимых участках тела.

– Да-а, грызутся,- хлопнув себя по лбу, отметил я.- Вот и эти… такие же.

Говоря об «этих», я имел в виду уже не комаров. Но Лавендер понял меня с полуслова.

– Да-а,- кивнул он,- ты бы слышал, как они честят Кастера – слова такие, будто он всем и каждому самый что ни на есть кровный враг! Ну, разве вождь и племя не одно и то же? И разве во главе племени может стоять кровный враг? Джек, они его ненавидят, ненавидят и презирают одновременно, и не только его одного. Здесь каждый ненавидит каждого и все презирают всех, и все… с этим смирились. Возьми вот Рино: ну, какой мужчина потерпит, чтоб ему безнаказанно дали пощечину? А в Линкольне, в офицерском клубе, капитан Бентин отвесил ему такую оплеуху, что весь клуб вздрогнул – и ничего… А Бентин? Письмо в газеты написал – про Уошито, очень плохое письмо, очень Кастера обидел. Кастер хотел его плеткой отстегать, а капитан – за пистолет: «Попробуй!» – говорит. Но Кастер уже передумал и пробовать не стал.

Лавендер осуждающе покачал головой – то ли в адрес Кастера, то ли в адрес Бентина.

– Я тебе про Бентина вот что скажу,- добавил он спустя затяжку, – ты-то, может, и не знаешь, но сам он из южан, а как началась война, он – единственный из всей семьи! – переметнулся к янки, под полосатый флаг, и тогда старый Бентин горько пожалел о том, что поролил такое чудовище – предателя, и проклял его, и попросил у небес, чтобы младшего Бентина убили в первом же бою! Но в первом же бою Бентина не убили, а как подвернулась возможность, он сам попросил какого-то большого генерала, и старого Бентина упекли в федеральную тюрьму – до самого конца войны! Вот ведь как – родного отца! – в тюрьму засадил…

– А моего отца убили Шайены, – зачем-то признался я.- Его убили, а меня вот – вырастили и воспитали, как родного сына…

– А я своего даже ни разу и не видел,- сказал Лавендер.- Хозяин продал его, когда меня ещё и на свете не было…

– …А я…- и тут, повинуясь какому-то безотчетному чувству, я рассказал ему всю свою жизнь: про Олгу и Гэса; про Солнечный Свет и Утреннюю Звезду; про Бешеного Билла и Амелию; про то, как оно вышло у меня в Денвере, и про то, что случилось на Уошито.

– Да-а-а, – сочувственно вздохнул Лавендер после того, как я умолк,- никогда бы не подумал, что быть белым, оказывается, тоже непросто.

– А это смотря какой белый! – ограничил я сферу его сочувствия.- Ты вон погляди на Кастера – ему родных разыскивать не надо, он их всех за собой в поход тащит!

– Что ж, можно сказать и так,- опять же вздохнул Лавендер, но вздох у него при этом какой-то такой двусмысленный…

– А тебе что, его жалко, что ли? – спрашиваю я напрямик.

Лавендер начинает выбивать трубку, потом ещё долго ковыряет золу и, наконец, снова вздыхает: «Да, жалко – не жалко, а ничего плохого он мне не сделал. Он, понимаешь ли, всегда относился ко мне как к ЧЕЛОВЕКУ. А что до тебя, Джек, то ты не забывай, пожалуйста, что он ведь солдат…

– …А солдаты убивают,- продолжил я за него.

– …И умирают…- продолжил он за меня.- И если дойдет до смерти, то уж кто-кто, а Кастер сумеет умереть достойно.

С этими словами он спрятал трубку в кожаную суму (тоже индейское наследство) и поставил в нашем разговоре точку: «Джек, а ты… эта… завещание мне написать не сможешь?»

***