Маленький Большой Человек

Большая часть нашего пути пролегала по жиденькому ручейку, что весьма кстати стекал в Роузбад откуда-то сверху и тем самым послужил нам единственно надежным ориентиром в этой глухой вороньей ночи. Темень стояла такая, что хоть глаз выколи, вытянешь руку – пальцев не видать, вот задним и приходилось скакать: хочешь – на плеск воды, а не хочешь – води носом, где пыль погуще; подавать же голос было строжайше запрещено – якобы в обеспечение скрытности нашего маневра. Ну да насчет скрытности Кастер пожалуй, что погорячился – отдал приказ скорей для очистки совести, чем для выполнения. Знаете, что бывает, когда на марше теряются целые отряды? Объясняю: кто – кружкой по котелку, кто – ложкой по карабину; кто свистит, кто шипит, кто ухает; ну, а кто и ругнется – куда ж без этого? – хоть и сдавленно, но достаточно выразительно, чтобы откликнулись… При такой мороке проскакали мы всего-то миль шесть, пока, значит, не развиднелось и мы не оказались у подножья хребта. Здесь мы и сделали наш последний привал, и было это в половину третьего ночи. Что ж, погоня за индейцами подошла к концу. С первыми лучами солнца мы должны были пересечь наш последний рубеж перед атакой. Этим рубежом и считался водораздел меж долинами Роузбад, где пока что находились мы, и Литтл Бигхорн, где спали ни о чём не подозревавшие Лакоты. Так по крайней мере виделась оперативная обстановка с нашей стороны. Не скажу, что всеми, за всех ручаться не могу; главное – так она виделась человеку, от которого в высшей степени теперь зависела наша общая полковая судьба.

Вот и место для привала было выбрано с таким расчётом, чтобы – ни-ни! – чтобы – не дай Бог! – не потревожить индейский сон. Весь полк загнали в глубокий овраг и шепотом передали приказ: спешиться и ждать рассвета.

Надо ли говорить, что, как и большинство бойцов, я не то что спешился, а просто-таки плюхнулся на землю, как тот обозный тюк; ткнулся головой о камень, кое-как примостился и давай считать слонов. Считаю-считаю, считаю-считаю, а потом вижу: сколько их не считай, а все без толку. Ну я и бросил. Сел, огляделся, смотрю – а не только я, кажись, никто не спит! Кто-то ещё ворочается, кто-то за водичкой пошёл, а кто, как и я, сидит – глазами лупает, окрестности изучает. Хотя изучать особенно нечего.

Кстати, о Волчьих Горах: не знаю, кто им выдумал такое название, но до настоящих гор им, как говорится ещё расти да расти; на самом деле, они просто «плохая земля» в том смысле, какой в это слово вкладывают индейцы. Нет здесь ни головоломных круч, ни заоблачных вершин, а так – все больше холмы разнообразных калибров, балки да овраги – унылые, в общем, места; особенно при том, что и почва для растительности не слишком любезная, потому как есть – щелочная.

Естественно, то есть, с точки зрения законов природы, вода в ручье тоже была не сахар – не вода, а щелочь едкая; и совершенно закономерно, из тех же соображений, пить ее отказались даже кони, а те, кто попробовал (я имею в виду рекрутов), те горько о том пожалели: кофе, сваренный на такой воде – напиток незабываемый по своим бодрящим качествам, язык от него облазит, как змея -в линьку… Так что я очень даже поцимаю, от чего некоторые наши новобранцы вдруг пошли на нарушение дисциплины, устроив нам индейскую пляску с воплями и улюлюканьем. По всему поэтому, я думаю, что ежели кому из крепконервных и удалось поначалу заснуть, то пробужденье попортило нервы изрядно. А вот Кастер, тот за эти два дня, по-моему, не только не спал, но даже и не присел, если не считать лошадь. Более того – я даже не заметил, чтобы он завтракал, обедал или ужинал. И уж, само собой, занимался наружностью. Грязная щетина была уже достаточно отросшей, чтобы придать прославленному генералу вид завсегдатая третьесортного салуна в какой-нибудь дыре типа Канзас-сити. Его сорочка, всегда отличавшаяся ослепительной белизной, теперь могла успешно соперничать цветом с дорожной пылью. Но, тем не менее, генерал не утратил изысканности манер и того внутреннего свечения, которое многих заставляло вытягиваться в струнку даже когда Крепкий Зад не мог видеть этого подобострастного рвения, а газетного репортера мистера Кел-лога это свечение вл\екло к его источнику как мотылька к пламени свечи.

Мне вдруг захотелось немедленно, ещё до рассвета, повидать Лавендера, Кровавого Тесака и Боттса, хотя мы с ним расстались совсем недавно. Какое-то смутное чувство, по мере приближения рассвета перераставшее в безнадежную уверенность, дало мне понять, что при свете дня мы уже не увидимся.

Я уже было собрался отправиться на поиски своих приятелей, как вдруг весь лагерь в считанные секунды превратился в суетливо копошащийся муравейник, обитатели которого, чертыхаясь и лязгая оружием, занимали свои места в походной колонне. Тогда я помчался искать своего патрона и вскоре услышал его спокойный голос, которым он отвечал на неуместные вопросы репортера Келлога.