Маленький Большой Человек

Тут от костра на улице, где стряпали, вошла внутрь одна из дородных жен вождя и принесла мне миску варёного мяса. Всё шло как обычно, ведь холм, где засел Рино, находился на верхнем краю стойбища, в то время как круг Шайенов был расположен в самом нижнем конце, вне пределов слышимости стрельбы – до того большой была деревня.

Я взял миску, которую она безразлично протянула мне, поел немного, а потом и говорю:

– Дедушка, хочешь знать, что я делал у солдат? – потому что сам бы он никогда не спросил.

– Наверно, у тебя была очень важная причина,- говорит он.- Давай сперва покурим.

Так что мы покурили трубку, и тогда я говорю:

– А ты знаешь, кто был вождём у синих мундиров? Генерал Кастер.

Он попытался повторить имя генерала два или три раза, но не сумел, похоже «белое» имя генерала было для него пустым звуком.

– Длинноволосый,- говорю я.- Только на этот раз волосы у него были короткие.

– Теперь, наверно, у него волос нет,- говорит он, усмехаясь сам себе,- то был типичный индейский юмор.

– Уошито! – говорю я.- Тот самый, что был на Уошито!

– А, да,- довольно кивнул головой Старая Шкура Типи.- Я помню этот бой. То был плохой бой, но всё равно мы убили много солдат в высокой траве.

Ну, я был такой же упрямый, как и он, так что гнул свое:

– Разве никто никогда не говорил, кто там был во главе солдат?

– Белый человек был,- говорит старый вождь,- Там все были белые, если не считать несколько развед-чиков-осаджей, так что, должно быть, белый человек был потому, что за осаджами никто не пойдет.- И дальше он принялся вспоминать о своих стычках с осаджами, когда он был молодым, и я не скоро смог его опять вернуть к теме нашего разговора.

– Раньше у этого Кастера волосы были по плечи,- говорю я.

– Как у Шайена? – спрашивает Старая Шкура.

– Нет, он в косы их не заплетал.

– А-а-а, тогда как у белой женщины,- говорит вождь.- Он что был химанехом?

И тут я даже обиделся за Кастера. Сейчас это может показаться смешным, но у меня было чувство, что я чем-то ему, Кастеру, то есть, обязан. В конце концов я пережил его, и слава Богу, и пусть он мне не нравился, но впечатление все-таки произвел, особенно своей смертью. Он был ни на кого не похож. Он был личностью, что да, то да. Может, он и был сукин сын, но выдающийся, он ни от кого не зависел. Никогда не ныл, не распускал слюни, ни перед кем не пресмыкался, пусть даже и перед самим президентом Штатов.

Но, думаю, передать это индейцам я никогда не смог бы, ибо независимость среди индейцев не исключение, а, скорее, правило, и, значит, не является проявлением каких-то особых достоинств. Да и никто из них не смог бы – не важно какое бы высокое место он ни занимал: ни Бешеная Лошадь, ни Сидящий Бык, ни Ссадина – приказать двумстам индейцам лечь костьми вместе с ним,- вот в этом-то и разница. А Кастер смог и без всякого. Так что белый назвал бы его принципиальным, и в то же время, с точки зрения индейца, его можно назвать человеком без всяких принципов вообще, тем более, что в отличие от дикарей солдаты не сражались ради удовольствия.

Я решил прекратить разговор на эту тему. Но как я и думал, Старая Шкура теперь проявил к разговору интерес. Он говорит:

– Я хочу, мой сын, пойти посмотреть на этого необычного человека или на то, что от него осталось. Отведи меня на гребень.

Я бы охотнее лег в костер, чем стал бы делать это. Но Старая Шкура Типи заметил, что воинов в деревне нет, они за много миль отсюда ниже по течению реки, а женщины и дети ещё вчера вечером намаялись увечить и раздевать трупы солдат, так что здесь будет тихо, а я мог бы нацепить на себя наголовник, такой как у Младшего Медведя, замшевую рубаху, ноговицы и раскрасить свое лицо. Не говоря уже о том, что я буду с ним…

Ну, и эти его жены помогали мне облачаться в этот мой наряд, подрезали снизу запасные ноговицы вождя – при этом присутствовало двое ребятишек, думаю, его дети, шести-семи лет всего лишь, а ему тогда было не меньше девяноста – и мне нужна была набедренная повязка, так что одна из его жен дала мне линейный флажок роты Седьмого кавалерийского полка, который представляет собой звездно-полосатый американский флаг с раздвоенным концом. И рад сообщить нашим соотечественникам, что я так никогда и не задействовал его для данных целей. Я никогда не позволял себе ругаться в дамском обществе и никогда не позволял ронять авторитет государственного флага, даже в самом критическом положении – я воспользовался тогда своим старым шейным платком.

Но эти жены теперь уже вошли во вкус этого занятия; переодевая меня настоящим дикарем, они с хихиканьем стали цеплять мне на шею ожерелья и прочую Дребедень, а потом принесли расшитый бисером пояс, к которому только что прицепили несколько свежих скальпов.

Я запротестовал: «Нет, нет!», но они с сорочьим гамом уже нацепили его на меня, и рука моя задела волосы одного из скальпов. Волосы были совсем чёрные и жесткие на ощупь, и я схватил этот скальп и, потрясая им, спросил:

– Где вы его взяли?