Маленький Большой Человек

Так вот, я знаю, что слушая всё это, вы с нормальным цинизмом тешите себя мыслью, что рано или поздно, а Амелия вернётся к старому. Люди просто терпеть не могут, когда кто-нибудь вылезает из грязи. Должен вас разочаровать. Теперь, когда Амелия вошла во вкус, никакая сила на земле не могла помешать ей стать благородной леди. Приведу пример. Так, если обедая в ресторане, она роняла вилку, то никогда за нею не нагибалась и не поднимала с пола, нет, она не поднимала. Для этого, говорила она обычно, существуют официанты. И так получилось, что этот принцип она применяла ко всему, что бы ни делала: так, если у неё с колен на ковёр гостиничной комнаты падала книга, то она, конечно, звонила в колокольчик, и к нам наверх вбегал бой в кургузой ливрейке, поднимал книгу и отдавал ей.

Теперь единственное, что меня беспокоило, как бы она не принялась возражать против моего желания определить её в эту Академию для благородных девиц под попечительством мисс Уэмсли, в которой, наверняка, после той роскоши гостиницы с немцем, синьориной Кармеллой, и всем прочим, покажется ей слишком скромно, но мои опасения не оправдались, потому как мисс Уэмсли была родом из Англии, или просто из Бостона, но как бы там ни было, она произносила вместо «просто» – «пгосто», говорила «семэстэр», такие «манзры» Амелии были в диковинку и она спешила их «поскогее пегенять», и после того, как мы там впервые побывали, чтобы записать Амелию, я у неё спросил:

– А ты не будешь скучать по Синьорине? И она мне ответила:

– Ты вызываешь пгосто смэх.

Выяснить, будет ли она скучать по дяде Джеку, я не стал. Я не надеялся, что будет, но не имел ни малейшего желания услышать то ли ложь, то ли неприятную правду. Я не был настолько глуп, чтоб не понимать, что чем больше она становится той, кем я хотел её видеть, тем меньшее удовольствие ей будет доставлять мое присутствие.

Так что я чувствовал, что сейчас мне самое время •отправляться стрелять бизонов. Этим я избавлю Амелию от своего общества, а заодно и подзаработаю деньжат, чтобы обеспечивать её как подобает. И не вернусь до следующей весны; ну, а тогда уж, наверное, буду просто наведываться в этот пансион каждое второе воскресенье, когда посетители могут приезжать на чаепития, и постараюсь не забыть вынимать ложечку перед тем, как пить чай. Других каких-то далекоидущих планов у меня тогда не было.

После того, как я заплатил за обучение в этом пансионе на полгода вперёд и выделил Амелии какую-то сумму на карманные расходы, у меня снова денег было не густо, но я ухитрился закупить большую часть необходимого снаряжения и припасов в кредит и нанял себе шкуродера, с которым можно было расчитаться уже по возвращении весной, когда будут проданы шкуры. Все это я провернул уже в Колдуэлле, штат Канзас, который на то время являлся главной штаб-квартирой торговли шкурами бизонов. А что касается Канзас-сити, то этот город я покинул среди ночи, оставив неоплаченными все свои счета, в том числе за гостиницу. И, насколько мне известно, я всё ещё им должен.

***

Пространства, по которым бродили бизоны, простирались от южной Небраски аж до самой реки Колорадо, в Техасе. А до появления железной дороги они, пространства эти, то есть, были вдвое больше и тянулись до Канады и дальше. Когда теплело, огромные стада шли на север, а потом, когда выпадал первый снег, откочевывали на юг.

Теперь же, говоря о том, что Тихоокеанской железной дорогой это стадо на континенте было разрезано надвое, я вовсе не хочу сказать, что к югу от дороги осталось мало животных, или, наоборот, осталось их мало к северу. Правда, в 1871 бизонов было уж никак не меньше десяти миллионов, потому что именно столько их было убито в южных прериях с этого года по 1875. Десять миллионов за пять лет! И я, в меру своих сил, приложил руку к их уничтожению по той простой причине, что чем больше сдашь шкур, тем больше получишь денег. А использовали эти шкуры главным образом вот для чего: после дубления их разрезали на приводные ремни для разной техники. А ещё их пускали на сапоги, сбрую, отделку одежды.

Ну, а связываться с мясом убитых животных у охотника ни времени, ни возможностей не было, разве изредка себе на ужин отрежешь язык или горб, так что в основном мясо оставалось там, где упало животное, и поедалось либо волками, либо сгнивало на солнце. Потом кто-то обнаружил, что кости – отличное удобрение, вот и стали их собирать, грузить полные фургоны, а затем перемалывали в порошок и фермеры удобряли ими свои гектары, так сказать, процветая на чужих костях.