Маленький человечек

Я знаю, такой хедер, которым руководили бы вы и Гутман, явился бы счастьем для еврейских детей. Но вместе с тем — именно потому, что такой хедер явился бы счастьем для еврейских детей, я знаю, он окажется не по нутру всякого рода человечкам, и они будут сопротивляться, плутовать, прикрываясь страхом божьим и грозя карой господней, утверждать, что это противно духу еврейства. Они будут изыскивать всяческие средства, только бы не допустить подобного. И тем не менее вы, рабби, со своей стороны попытайтесь сделать все, что только возможно. Авось бог явит вам свою милость.

Однако все, что будет по моей воле сделано для бедных детей здесь, в моем городе, еще недостаточно. Одна ласточка не делает весны. Нужно подвинуть на это и других, чтобы нечто подобное было создано во всех местах еврейских поселений. Поэтому желаю, чтобы моя исповедь вместе с этим завещанием были напечатаны. Пусть они звучат в ушах богачей, дельцов, в ушах всего еврейского народа. И если даже слова мои не воздействуют на них, не сделают их лучше при жизни, не заставят их понять, что делать для облегчения доли своих бедных братьев, творить добро и праведно жить, они по крайней мере научатся умирать… Сколько богачей довелось мне знать за мой короткий век, и все они до последнего своего дыхания оставались такими, какими были, и умерли глупцами. Пусть же богачи услышат эту исповедь, эти слова мои, и, глядя на меня, научатся хотя бы умирать, уходить из этого мира людьми.

Умирайте, богачи, умирайте! Умирайте как люди!..

Но до той поры, пока моя исповедь достигнет ушей всех, вы, рабби, до моего погребения прочтите ее перед нашими местными богачами. Для меня это будет искуплением грехов, а для них — поучительно. Ничего, пусть знают!..

Привести в должный порядок все эти бумаги, исправить мои грубые ошибки, добавить немного перцу, немного пряностей, чтобы щипало, чтобы приобрело вкус, напечатать отдельными книжками и распространить их потом в мире — на все это мастак один только Менделе Мойхер-Сфорим. Я помню его по Цвуячицу, когда он был еще молодым человеком и ходил в молодоженах. Ему передайте это, и он, надеюсь, поймет все и проникнется моей волей наилучшим образом. Разумеется, его труд должен быть щедро оплачен».

27

Когда раввин кончил читать и отложил в сторону бумаги, среди собравшихся в каморке разгорелись страсти. Богачи были в невероятном гневе. Одни с досады кусали губы и молчали, другие жужжали, точно мухи, третьи вздыхали, охали, ойкали.

— Что вы так вздыхаете, реб Хоне? — обращается один богач к другому и при этом сам вздыхает.

— Те-те-те! — ворчит реб Хоне, покачивая головой. — Так вот оно что… Вот куда его занесло! Поди и верь после этого людям… Мир стал уже не тот, право же, мир оскудевает… Поистине оскудевает, какой срам! Такое… а, что? Ужас, честное слово!.. Ведь что же это, в самом деле, получается, реб Бериш… Ну, и история, какая история!..

— Я уж и раньше понял, — отвечает Бериш, — куда пуля метит. Ай-ай, у меня нюх, реб Хоне… К чему нам, глупцам, понадобилось сидеть тут и, подобно ослам, дожидаться, пока пуля нас настигнет? Разве я не говорил: тьфу, тьфу!.. Уйдемте! Почему же вы остались, а? Чтобы до конца услышать все колкости?.. Но с другой стороны… Пусть так… Так и быть! Что особенного?.. Правда, это немного того… Досадно… Но ладно, ничего, реб Хоне, мы уже и не такое слыхивали. И что особенного, в самом деле, случилось?.. Конечно, поначалу вы, быть может, и были правы, это и в самом деле… того… Как бы это сказать?.. Но по сути дела — вздор, пустое!.. Глупец остается глупцом, а все на свете как шло, так и идет, все остается-таки по-прежнему…

— Нет, нет, рабби! — кричал кое-кто из богачей в сильнейшем возмущении. — Это неслыханно… С какой стати? Собрать людей и говорить им в глаза такое… Как так? С какой такой стати? Превратить людей, превратить всех нас, простите, в это самое… Кто его просил такое говорить?.. Про себя самого говори, пиши, но при чем тут посторонние? Кто тебе дал право соваться в дела другого? Нет, рабби! Это большая несправедливость!

— Ну, реб Менделе, — обратился ко мне раввин после того, как все богачи разошлись, — скажите, пожалуйста, прошу вас, кто такой у вас там в Цвуячице этот герр Гутман?

— Из Цвуячица, рабби, я уже давно выехал. Когда я сделался продавцом книг, я с семьей сразу же выехал оттуда в Кабцанск. И по сей день я кабцанский еврей!

— Но Гутмана вы знаете, реб Менделе?

— Да, рабби, я очень хорошо помню его — этакий «немец» с холеной бородкой, но очень хороший, честный человек. Недаром говорят: лучше человек без бороды, чем борода без человека.