Маленький человек, что же дальше?

Он только что был у Лемана, заведующего персоналом торгового дома Манделя, просил о месте и получил его, все очень просто, обычная деловая сделка. Но он никак не может отделаться от чувства, что в результате этой сделки — пусть даже у него теперь есть заработок, он все же скорее принадлежит к этим людям, не имеющим заработка, чем к тем, кто хорошо зарабатывает. Он один из этих безработных, каждый день может случиться, что он будет так же, как они, слоняться по Малому Тиргартену, от него это не зависит. И никто его от этого не убережет.

Ах, таких, как он, миллионы. Министры обращаются к нему с речами, призывают к воздержанию, к жертвам, взывают к его патриотическим чувствам, убеждают класть деньги на книжку и голосовать за поддерживающую устои государства партию.

Он делает это или не делает, смотря по обстоятельствам, но он им не верит. Нисколько не верит. В глубине души он чувствует: все они хотят что-то получить от меня и ничего не хотят дать мне. Им одинаково безразлично, сдохну я или нет, могу я позволить себе пойти в кино или нет, им одинаково наплевать и на то, может ли Овечка питаться как следует, и на то, что ей теперь вредно волноваться, и на то, будет ли Малышок счастлив или несчастлив — кому какое дело?

А эти, что слоняются тут по Малому Тиргартену и сами представляют собой малый зоопарк — никому не опасные, изголодавшиеся, доведенные до отчаяния несчастные пролетарии, — от них я по крайней мере мало чем отличаюсь. Три месяца безработицы — и прощай, теплый ульстер! Прощай, преуспевание! В среду вечером Яхман и Леман могут рассориться, и тогда я сразу стану не нужен. Прощай, работа!

Эти люди — вот кто мои единственные сотоварищи, они, правда, тоже меня обижают, называют хлыщом, пролетарием в крахмальном воротничке, но все это мелочи. Я-то знаю этому цену. «Сегодня, сегодня я работаю, а завтра, ах, завтра — на биржу труда…»

Возможно, они с Овечкой еще слишком недавно вместе, но постоишь вот так да посмотришь на этих людей, и поневоле забудешь про Овечку. И нечего ей о таких своих мыслях рассказывать. Она не поймет. При всей своей кротости, она куда упорнее его, она бы здесь не стояла, она была членом СДПГ и Объединения независимых союзов служащих, но только потому, что там был отец, ее место, собственно, в КПГ. У нее все сводится к нескольким простым понятиям: дурные люди в большинстве своем только потому дурные, что их такими сделали; никого нельзя осуждать, потому что не знаешь, как поступил бы сам; богатые всегда думают, будто бедные чувствуют не так, как они, — с этими понятиями она родилась, она их не выдумала, они у нее в крови. Она симпатизирует коммунистам.

И поэтому Овечке ничего нельзя рассказать. Надо пойти к ней и сообщить, что получил место, и порадоваться вместе с ней. И они действительно радуются. Но за радостью скрывается страх: надолго ли?

Нет. Конечно, ненадолго. Тогда: на какое же время?

ЧТО ЗА ЧЕЛОВЕК КЕСЛЕР. ПИННЕБЕРГ НЕ УПУСКАЕТ ПОКУПАТЕЛЯ. ГЕЙЛЬБУТ ВЫРУЧАЕТ.

Тридцать первое октября, половина девятого утра. Магазин Манделя. Пиннеберг занят в отделе мужской одежды — сортирует серые в полоску брюки.

«Шестнадцать пятьдесят… шестнадцать пятьдесят… шестнадцать пятьдесят… восемнадцать девяносто… Черт, куда делись брюки в семнадцать семьдесят пять? У нас же оставались брюки в семнадцать семьдесят пять! Опять, верно, этот беспамятный Кеслер куда-нибудь засунул. Где брюки?..

Немножко подальше ученики Беербаум и Майвальд чистят пальто. Майвальд спортсмен, даже часы работы учеником в магазине готового платья можно использовать для спорта. Последний рекорд Майвальда — сто девять безупречно вычищенных пальто за час, разумеется, темп был взят слишком быстрый. В результате поломана одна пуговица, и Иенеке — помощник заведующего отделом — дал Майвальду подзатыльник.

Заведующий Крепелин, конечно, ничего бы не сказал. Крепелин отлично понимает, что все может случиться. Но Иенеке, его заместитель, станет заведующим только в том случае, если Крепелин не будет больше заведующим, следовательно, ему надлежит быть придирчивым, усердным и неусыпно печься о благе фирмы.

Ученики считают вслух:

— Восемьдесят семь, восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто…

Иенеке еще не видно. Крепелин тоже еще не появлялся. Они, вероятно, совещаются с закупщиком о зимних пальто, новый товар совершенно необходим, синих плащей вообще нет на складе.

Пиннеберг ищет брюки в семнадцать семьдесят пять. Он бы мог спросить Кеслера, Кеслер чем-то занят в десяти шагах от него, но он Кеслера не любит. Потому что Кеслер, когда поступил Пиннеберг, очень явственно сказал: «Из Бреславля? Знаем мы эти штучки, уж конечно, опять один из отпрысков Лемана!»