Маленький человек из Архангельска

Фраза комиссара не возбудила в Ионе негодования; ему показалось, что он начинает наконец понимать. Занимаясь чем-нибудь, он часто замечал, что Джина украдкой наблюдает за ним, а стоило ему поднять голову, она приходила в замешательство. В эти минуты она смотрела на него так, как сейчас поглядывали порой Баскен и комиссар. И все же она жила с ним. Наблюдала за ним днем и ночью, но, несмотря на это, не привыкла к нему — он оставался для нее загадкой. Еще работая у него прислугой, она, должно быть, задавалась вопросом, почему он не ведет себя с нею так же, как другие мужчины, включая Анселя. Одевалась она всегда легко: ее движения отличались бесстыдством, которое можно принять за авансы. Неужели она в то время считала его импотентом или, чего доброго, приписывала ему специфические наклонности? Он вспомнил, как она была серьезна и озабочена, когда он заговорил о женитьбе. Вспомнил, как она, раздеваясь в первый вечер после свадьбы, бросила ему, когда он одетый слонялся по комнате, не смея на нее взглянуть:

— Ты не собираешься раздеваться?

Джина, казалось, ждала, что обнаружит в нем что-нибудь ненормальное. На самом же деле он стеснялся своего тела, слишком розового и пухлого. Она разобрала постель, легла, раздвинув колени, и стала смотреть, как он раздевается; когда он неуклюже приблизился, она воскликнула со смехом, вызванным, по-видимому, беспокойством:

— Ты в очках?

Иона снял их. Во время близости у него было ощущение, что Джина наблюдает за ним; она не разделяла и даже не притворялась, что разделяет его наслаждение.

— Гляди-ка! — произнесла она.

Что это значило? Что он, вопреки всему, добился своего? Что он, несмотря на некоторые внешние странности, оказался нормальным мужчиной?

— Спим?

— Как хочешь.

— Спокойной ночи.

Она его не поцеловала, а он не осмелился. Комиссар заставил его вспомнить, что за два года они ни разу не поцеловались. Он несколько раз пробовал это сделать, но она отворачивалась — правда, нерезко, без видимого отвращения. Хоть они и спали вместе, Иона приближался к ней как можно реже, потому что она всегда оставалась холодной; под утро Иона порой слышал, как она, тяжело дыша, вертится в постели с мучительным «ох», но он не открывал глаз и притворялся спящим.

Как только что сказал комиссар — дальнейшие вопросы еще впереди. Чего боялась Джина? Быть может, его спокойствия, доброты, стыдливой нежности, когда она возвращалась домой после своих похождений? Порой казалось, что она напрашивается на побои. Избей он ее, стала бы она меньше бояться? Перестала бы считать его развратником?

— Баскен! — позвал комиссар, выходя в коридор. Иона увидел инспектора, который, сняв пиджак, работал в одном из кабинетов. — Возьмите кого-нибудь и отправляйтесь с господином Мильком.

— Слушаюсь, господин комиссар.

Баскен, видимо, знал, что должен делать, так как за разъяснениями обращаться не стал.

— Данбуа! — в свою очередь крикнул он, обращаясь к кому-то, сидевшему в другом кабинете.

И тот, и другой были в штатском, но все на Старом Рынке и в городе их знали.

— Подумайте, господин Мильк, — на прощание повторил Дево.

Иона думал, но не о том, что имел в виду комиссар.

Он не искал больше способов защиты, ответов на нелепые обвинения, которые ему предъявляли. Его занимал спор с самим собой, спор, несравненно более трагичный, чем история про женщину, разрезанную на куски. И вот что удивительно: они были правы, но не так, как предполагали, и Мильк внезапно почувствовал себя в самом деле виновным. Он не избавлялся от Джины, не выбрасывал ее труп в канал. Не был он и развратником — в том смысле, как они это понимали, не имел никаких отклонений в половой жизни. Он не разобрался еще в своем положении: откровение явилось ему совсем недавно, когда он меньше всего ожидал — в атмосфере безразличия, царящей в казенном кабинете.

— Подождите минутку, господин Иона.

Баскен все еще называл его, как обычно, но даже это не принесло Мильку радости. Этот этап уже позади. Он вошел в помещение, перегороженное черным деревянным барьером, где на скамейке ждали новые посетители, и притворился, что читает объявление о правилах продажи лошадей и рогатого скота в специально отведенных местах.

Не брату ли рассказала Джина в первую очередь о своем страхе? Не исключено. Это объясняло ожесточенное сопротивление Фредо их браку. Кому еще? Клеманс?

Лут? Иона попытался вспомнить фразу, которую повторил ему комиссар: «Этот человек когда-нибудь убьет меня». Почему? Потому что он реагировал не так, как она предполагала, на ее похождения с мужчинами? Потому что был слишком мягок, слишком терпелив? А может, она решила, что он играет роль и в один прекрасный день даст волю своим наклонностям? Он сказал ей, когда они говорили о женитьбе: «Я могу по крайней мере предложить вам спокойную жизнь». Так или похоже. Он говорил ей не о любви, не о счастье, а о спокойствии: он слишком скромен, чтобы воображать, будто может дать ей что-то другое. Она молода, крепка, а он на шестнадцать лет старше ее; он маленький букинист, пропыленный и одинокий, единственная страсть которого — марки.