Маленький человек из Опера де Пари

В кадре появился мужчина во фраке и цилиндре, опустился перед Эдокси на колени, провел рукой снизу вверх по ее ножке, коснулся кружевной подвязки…

На самом интересном месте экран потемнел, и в салоне зажегся свет.

— Ну как, понравилось, месье Легри?

— Весьма, весьма…

— А фильму про девицу и паровоз вам еще не довелось посмотреть? Презабавная штука! Девица разоблачается в чистом поле, снимает то, сё, и вот уже когда… Хоп! Между ней и зрителем проходит поезд! А представьте, что получится, если слегка изменить сценарий. Например, поезд слегка припоздает, а? Сперва мы видим девицу, затем нам показывают стоящий на рельсах паровоз, снова девицу — и опять состав, уже в клубах пара! Это создаст интригу и произведет оглушительный эффект, согласны?

— Э-э… да, несомненно, но меня, знаете ли, больше занимает техническая сторона.

— Техническая сторона чего? Железнодорожного движения или оголения девицы? — загоготал Поль Вибер.

Виктор поморщился. В одной части его сознания все еще кружились фривольные образы, другая изыскивала способ положить конец этой беседе.

Поль Вибер не унимался:

— Да понимаю, понимаю, о чем вы! Патрон с удовольствием объяснит вам принцип действия своего витаскопа, но сейчас он, увы, в Биаррице. Когда вернется — непременно устрою вам встречу. Кстати, месье Розель уже несколько месяцев ведет переговоры с неким Коэном, американцем, который снял фильму под названием Annabelle’s Butterfly Dance и раскрасил вручную каждый кадр, так что фильма получилась цветная — представляете? За синематографом будущее, месье Легри, изобретатели из кожи вон лезут, чтобы друг друга переплюнуть, новация следует за новацией, и каждая вызывает живейший интерес в обществе. Знаете ли вы, что Том Эдисон уже возил свой кинетоскоп в Японию, а первые киносеансы имели шумный успех в Бомбее? Если вы так увлеклись этой темой, могу представить вас братьям Люмьер. Они сейчас рассылают операторов по всему свету — в Америку, в Мексику, в Россию, чтобы собрать документальный архив, и могут предложить вам работу.

Все время, пока Поль Вибер разглагольствовал, Виктор методично стряхивал несуществующие пылинки с рукава собственного пиджака. Он уже изнемогал — смертельно хотелось выйти на улицу проветриться.

— Очень соблазнительно, но моя супруга в скором времени должна разродиться. В любом случае премного вам благодарен, месье Вибер, и вынужден откланяться.

Уже шагая по бульвару Мадлен, он никак не мог выкинуть из головы фривольную фильму и злился на себя: Эдокси Максимовой снова удалось поймать его в ловушку. «Утешает одно — она об этом никогда не узнает… Движущиеся картинки! Если все это придумано только для того, чтобы показывать людям такую пошлость, я готов довольствоваться станковой живописью. А лучше сам когда-нибудь обзаведусь камерой, чтобы запечатлеть всю красоту и убожество этого мира».

Настал час Больших бульваров — закусочные ломились от посетителей, на тротуарах тоже было тесно. Виктор увидел в толпе одноглазого пузатого человека с безбородым лицом, иссеченным шрамами, и в щегольском лазурно-голубом шарфе. Он сразу узнал Лорана Тайяда,[19] автора «В стране невеж». В памяти всплыли строчки из его несуразных стихов:

Если хочешь, на фиакре
Мы поедем есть свинину…

Вокруг город бурлил жизнью, парижане спешили по делам, а Виктор шел в этой суете и упивался свободой. При виде здания Опера Гарнье он вдруг вспомнил Данило Дуковича[20] — певца, который был жестоко убит на пороге воплощения своей мечты. «Бедный Данило! Ты мечтал исполнить партию Бориса Годунова на этих великих подмостках. Надеюсь, твой прекрасный голос сейчас звучит в специальном раю для баритонов».

Виктор неторопливо продолжил путь, а за его спиной остался сверкать на солнце купол Академии музыки.[21]

Если бы какой-нибудь любознательный гражданин взял на себя труд выведать тайные устремления Мельхиора Шалюмо, он был бы немало удивлен ответом: «Я хотел бы стать суфлером, сидеть в будочке и всеми силами способствовать успеху исполнителей».

Действительно, что за причуда — выбрать среди всех важных профессий, необходимых для поддержания работы гигантского механизма под названием Парижская опера, суфлерское ремесло, чтобы залезть под авансцену и спасать от конфуза забывчивых певцов!

«Быть неизвестным героем, всевластной тенью, незримой для публики, — это не ремесло, а истинное искусство, требующее от своего адепта хладнокровия и блестящего знания партий и реплик. Я обладаю и тем, и другим», — мог бы возразить маленький человек, благоразумно умолчав, что незримая тень давно бродит по закулисью и пребывает в курсе всех балетно-оперно-альковных тайн.

Пока же для всех вокруг Мельхиор был лишь мальчиком на побегушках, хотя предпочитал именовать себя «оповестителем». Это он, шустро перебирая ножками, метался от гримерки к гримерке с криком: «Занавес через тридцать минут! Извольте приготовиться! Заранее благодарю вас!»