Маленький человек

Каримов усмехнулся, кивая. Он уже чувствовал, что судьба замахнулась на него ножом, и гадал, куда она ударит: в спину или в грудь. Он брезгливо покосился на белое, расплывшееся тело Кротова, и на него накатило холодное, тупое безразличие. Отстранённо, будто глядя со стороны, он испугался, что умрёт так же глупо и скучно: от руки сумасшедшего, на краю земли, в глухом лесу, в городе, в котором злоба чернее полярной ночи и люди, словно каменные истуканы, которым поклоняются саамы, стоят там, где их поставили, обрастая мхом. Каримов ощутил, как на него, словно пьяная баба, навалилась усталость, и он мечтал об одном — уехать прочь из злого города, в котором убивают чаще, чем зачинают.

— Объявите награду в лимон! — бросил Саам своим подручным, разогнав его мысли.

Каримов усмехнулся, прикурив одну сигарету от другой.

— И ты веришь, что кто-то будет его ловить? Да он же, наверное, народным героем станет.

Саам покачал головой:

— Героем может стать только покойник. А живые ненавидят живых. Они ненавидят его больше нас с тобой, потому что мы — власть, а он — маленький человек, такой же как они, и вдруг прорвался сквозь ограждения, став другим. И этого ему никогда не простят!

Полярное солнце висело ночью над горизонтом, как приклеенное. Четверо охотников шли по лесу, угрюмо сжимая ружья. Хрипло дышали собаки, рвались с поводков, взяв след. Мокрая шерсть топорщилась, будто каждый волос был настороже, готовый к погоне. Под ногами хлюпало болото, тяжёлые шаги охотников вмятинами оставались на мягком мху, воронки их следов тут же наполнялись водой, но не успевали мужчины скрыться за деревьями, как следы пропадали, будто здесь никогда никого не было.

Охотники жили в старых деревянных домах, мимо которых в тёмное время суток и собака лишний раз боялась пробежать. Покосившиеся двухэтажки, грудившиеся на окраине, называли «деревяшками». В каждом доме было восемь квартир, жильцы которых жили одной семьёй, не запирая дверей. Соседи различали скрип рассохшейся, щербатой лестницы, зная, что когда возвращается домой старый одноглазый охотник, лестница стонет, будто женщина, а когда поздно ночью крадётся его пьяная жена, то ступеньки поскрипывают, будто шушукаются сплетницы.

Здесь пахло прелым деревом, грязным бельём и подгоревшей плитой, в квартирах не было ванной, так что мылись в больших тазах, выливая воду на улицу, и зимой у подъездов вырастали грязные горки, на которых с визгом катались дети. Жителей «деревяшек» можно было узнать по шершавым лицам и кривой, сутулой фигуре, которую они наследовали от своих покосившихся набок домишек. Многие держали собак, которых пускали на ночь, а днём выгоняли, так что псы, сбиваясь в стаи, носились по улицам.

Когда в квартиру старого охотника постучали, его соседи прильнули к дверям, слушая, что говорит Саам.

— Бери людей и собак, прочеши весь лес. Похоже, он безоружен.

— А когда я найду его?

— Ты лучше меня знаешь, что с ним делать. Я не хочу его видеть.

— И сколько я получу за его шкуру?

Соседи затаили дыхание, но как ни прислушивались, не услышали, что ответил Саам.

Прямо в подъезде были протянуты верёвки, на них сушились детские колготки, цветастые блузки и простыни. Стуча тяжёлыми ботинками, будто заколачивая гвозди в крышку гроба, бандит спустился вниз, и лестница всхлипывала, будто молодая вдова.

А когда одноглазый старик, одетый в камуфляж, вышел из дома, во дворе его уже ждали трое.

— В лесу опасно, — поправляя висевшее на плече ружьё, сказал коренастый парень, живший за стенкой.

— Ты уже старый, охотник, один не справишься, — поддакнул сосед снизу.

Третий сосед молчал, поигрывая желваками, и только показал торчащую из сумки двустволку.

Старик, обведя их единственным глазом, усмехнулся, не ответив, и все четверо двинулись к лесу.