Маленький домик в Больших Лесах

Вскоре из лесу вышел вразвалку огромный медведь Он все лето лакомился ягодами, корнями и личинками и так разжирел, что казалось, будто это не один медведь, а целых два. Он плелся по открытой лужайке, залитой лунным светом, и мотал головой из стороны в сторону. Подойдя к гнилой колоде, он ее обнюхал, разломал на две части, снова принюхался и принялся поедать жирных белых червяков.

Потом он поднялся на задние лапы, тихонько постоял на месте, осмотрелся вокруг. Видно, почуял что-то неладное и хотел узнать, что бы это могло быть.

Застрелить его было легче легкого, но мне было так интересно за ним наблюдать, а лес, освещенный луной, был такой тихий и мирный, что я совсем забыл про ружье и мне даже в голову не пришло выстрелить в этого медведя, а он повернулся и заковылял обратно в лес.

«Нет, так дело не пойдет, — подумал я.— Так мне никогда мяса не добыть».

Я устроился поудобнее и снова стал ждать. На этот раз я решил стрелять в первого же зверя, какой мне попадется.

Луна стояла высоко в небе, маленькая лужайка была залита ярким светом, а за деревьями сгустились темные тени.

Прошло много времени, и наконец из темноты осторожно вышла олениха с годовалым детенышем. Они смело подошли к тому месту, которое я опрыскал соленой водой, и принялись слизывать соль. Потом подняли головы и посмотрели друг на друга. Олененок подошел поближе к матери и остановился рядом с ней. Так они оба стояли и глядели на лес и на лунный свет. Их большие глаза мягко блестели во тьме.

Я сидел и не шевелясь смотрел на них до тех пор, пока они не скрылись среди теней, а потом слез с дерева и пошел домой.

— Как я рада, что ты их не застрелил! — прошептала Лора на ухо папе, а Мэри сказала:

— Мы можем поесть хлеба с маслом.

Папа поднял Мэри со скамейки и крепко обнял обеих дочек.

— Славные вы мои девочки. — сказал он. — А теперь пора спать Пока вы будете ложиться, я достану скрипку.

Когда Лора и Мэри прочитали молитву и улеглись и постель, а мама потеплее укрыла их одеялами, папа уселся у очага со скрипкой. Мама задула лампу, потому что от горящих дров было и так светло, села по другую сторону очага и. тихонько раскачиваясь в качалке, принялась довязывать носок. В руках у нее мелькали и поблескивали спицы.

Снова наступали долгие зимние вечера у горящего очага.

Оо, Сю-занна, не плачь и не рыдай.
Я еду в Ка-ли-фор-ни-ю,
В золотоносный край! —

пел папа под жалобные звуки скрипки.

Потом он заиграл на мотив песенки про старика Граймза. Но слова были совсем не те, что он пел, когда мама делала сыр. Слова были совсем другие. Звучный низкий голос папы тихо пел:

Ужель пройдут бесследно дни
И годы — день за днем?
И больше никогда они
К нам не придут потом?
Ужели никогда друзья
Не вспомнят о былом,
О безвозвратных наших днях,
Прошедших день за днем?

Когда скрипка умолкла, Лора спросила:

— Папа, а что значит «безвозвратные дни»?

— Это то, что было давным-давно, в стародавние времена, было — и прошло, и никогда больше не вернется, — сказал папа. — Пора спать. Лора!

Но Лора еще долго не могла уснуть. Она лежала и слушала, как тихо поет папина скрипка, подпевая печальному вою ветра в Больших Лесах, смотрела, как папа сидит на скамейке у очага, а на его темных волосах, бороде и на золотисто-коричневой скрипке играют теплые огоньки, смотрела, как мама с вязаньем в руках тихонько качается в своей качалке.

Лора смотрела и думала: «Это всё — сейчас» — и радовалась, что уютный домик, папа. мама, огонь в очаге и музыка — всё это здесь. И зачем им куда-то возвращаться? Ведь они есть сейчас, и были вчера, и будут завтра. Как же они могут пройти, уйти безвозвратно и никогда больше не вернуться? Нет, эти дни никуда не уйдут. Они навсегда останутся с ней.