Маленький горбун

– Эх, беда, – по-итальянски прошептал он, почесывая голову, – я сделал большую глупость. Ну, что теперь будет, они все съедят! А эта негодная булавка не находится. Вот что сделаю! Отличная мысль! Белла, беллиссима[11]! Я возьму булавку со стола и скажу: «Вот ваша булавка, я ее нашел».

Он вскочил, схватил булавку из ящика для рукоделия, который стоял на столе, и с торжествующим лицом бросился в столовую:

– Я найти, синьора, найти. Вот оно!

– Ах, – сказала Дезорм, смеясь до слез, – это не моя булавка. Это белая, а у меня была черная.

– Бог мой, – воскликнул несчастный Паоло, якобы смущенный тем, что услышал. – Это оттого, что я потереть булавку о… о… мои серебряные часы.

– Полно, синьор Паоло, довольно говорить пустяки, – заметил граф де Семиан недовольным тоном. – Кушайте лучше яичницу, иначе завтрак затянется, и дети не успеют хорошенько поиграть и половить раков.

Этого не нужно было повторять Паоло, он уселся за стол и съел свою порцию яичницы с такой быстротой, что наверстал потерянное время. А между тем Каролина часто поглядывала на Христину и то и дело останавливала ее то движением руки, то словом.

– Ты слишком много ешь, Христина, – говорила она. – Не глотай же так жадно. Ты берешь слишком большие куски.

Христина краснела, ничего не отвечала, Франсуа, сидевший рядом с нею, увидел, что после десятого замечания его подруга готова заплакать, и не мог удержаться, чтобы не вступиться за нее.

– Христина очень голодна, кроме того, ест она совсем немного и отрезает самые маленькие кусочки.

Каролина Дезорм не знала, кто такой Франсуа, она с удивлением посмотрела на него и сказала:

– Что это за маленький рыцарь? И почему ты так горячо защищаешь Христину?

– Я ее друг, – ответил горбун, – и всегда изо всех сил буду защищать ее.

– Ну, силы-то у тебя, кажется, немного, бедный мальчик.

– Правда, немного, – сказал Франсуа, – но в случае нужды мне всегда поможет мой папа.

– Ого, не хочешь ли ты вступить со мной в борьбу? – насмешливо спросила Каролина. – А где же твой папа, мой бедный маленький Эзоп[12].

– Подле вас, – сурово произнес де Нансе.

– Как? Этот… Этот милый ребенок ваш сын?

– Точно так, соседка. Маленький Эзоп, как вы только что его назвали, мой сын, и я имею честь представить его вам.

– Я в отчаянии… Я очень рада, – в смущении начала Каролина Дезорм. – Мне очень жаль, что… я этого не знала раньше.

– Вы избавили бы его от новой обиды, не правда ли? – холодно спросил де Нансе. – Бедный ребенок, его столько раз обижали, что он к этому привык больше, чем я.

– Папа, папа, пожалуйста, не печалься! Уверяю тебя, мне это решительно все равно. Я так счастлив здесь со всеми вами. Бернар, Габриель и Христина ко мне добры и ласковы со мной. Я их так люблю!

– Мы тоже очень любим тебя, наш добрый Франсуа, – вполголоса сказала Христина, сжимая ладонь мальчика обеими руками.

– И мы всегда будем тебя любить. Ты такой добрый, – продолжала Габриель, взяв его за другую руку.

– И везде всегда будем защищать друг друга, правда, Франсуа? – заметил Бернар.

Во время этого разговора мать Христины чувствовала себя очень смущенной. Ее муж покраснел не меньше ее самой. Графине де Семиан было неловко, и она досадовала на жену своего брата, де Нансе сидел грустный и задумчивый. Вдруг Паоло встал, протянул руку и сказал торжественным тоном:

– Слушать все! Слушать Паоло! Я торжественно обещать: когда этот мальчик, которого синьора называет Эзоп, будет иметь двадцать один год, он стать такой же статный, как его почтенный синьор отец. И я сделать это, потому что он добрый ребенок, он мне дать громадное благодеяние и… я его люблю.

– Вот уже второй раз вы обещаете мне такое счастье, синьор Паоло, – сказал де Нансе, – но, если вы действительно можете выпрямить спину моего сына, почему вы не сделаете этого теперь же?

– Терпение, синьор мио, терпение. Я доктор. Теперь это невозможно, он расти. Лет в восемнадцать или двадцать можно начать, тогда быть хорошо. Раньше нельзя!

Де Нансе вздохнул и улыбнулся, глядя на Франсуа, на лице которого было выражение счастья и веселья. Мальчик оживленно разговаривал со своими друзьями. Все они весело болтали, но негромко, чтобы не мешать разговору взрослых.

Глава IV. Характеры обрисовываются

Завтрак подходил к концу, и Бернар спросил графиню, не позволит ли она ему, Христине, Габриели и Франсуа встать из-за стола. Графиня де Семиан охотно отпустила детей, и они побежали играть в сад.

– Мой добрый Франсуа, – сказала Христина, – как я благодарна тебе за то, что ты хотел меня защитить. Я уже просто и не знала, как есть, чтобы мамочка была довольна.

– Потому-то я и заговорил о тебе, Христина, – вздохнул горбун, – я видел, что ты не решалась есть и чуть не плакала. Мне было очень грустно за тебя.

– Я тоже опечалилась, когда мне показалось, что мама смеется над тобой.

– О, из-за этого не надо печалиться. Я уже давно привык, что надо мной постоянно смеются и, уверяю тебя, нисколько не обижаюсь. Только мне тяжело, когда это делают при папе: он сразу становится таким печальным. Бедный папочка так любит меня!