Маленький городок в Германии. Секретный паломник

А что я мог сказать, оказавшись лицом к лицу с абсолютным воплощением порока? Всю жизнь я сражался со злом как с некой организованной силой. У нее имелось не только название, но чаще всего и национальная принадлежность. У нее была единая корпоративная цель, и она обрела единый корпоративный конец. Но зло, стоявшее сейчас передо мной, представляло собой вконец испорченное дитя, порожденное нашей собственной средой, отчего я тоже превратился в ребенка: безоружного, бессловесного мальчика, которого предали. На мгновение показалось, что я посвятил жизнь борьбе с ошибочно избранным противником. Потом дело представилось так, как будто Брэдшоу похитил лично у меня плоды моей победы. Мне припомнился афоризм Смайли о том, что хорошие люди потерпели поражение в «холодной войне», а плохие одержали в ней верх. И меня подмывало повторить эти слова Брэдшоу, придать им оскорбительный для него смысл, но это значило бы понапрасну сотрясать воздух. Еще я хотел сказать ему, что теперь, одолев коммунизм, мы собираемся вплотную заняться победой и над капитализмом тоже, но ведь на самом деле я так не считал. Зло заключалось не в системе, а в конкретном человеке. К тому же он уже интересовался, останусь ли я с ним поужинать. Пришлось просто вежливо отказаться и уехать.

В тот вечер ужин для меня устроил сам Берр, и не без удовлетворения подчеркну: мне это событие мало чем запомнилось. Двумя днями позже я сдал пропуск в штаб-квартиру Службы.

Вы видите свое лицо. Перед вами лицо человека, которого вы совсем не знаете. По нему нельзя сказать, как вы поступили со своей любовью, что обрели, к чему стремились. Вы хотите возразить: «Но ведь я отрубил голову дракону. После меня мир станет более безопасным». Вот только в наши дни даже такое высказывание невозможно. А может, вы никогда не имели права так говорить.

Мы неплохо живем с Мейбл. Никогда не обсуждаем того, что не в силах изменить. Не перечим друг другу и не ссоримся. Мы – цивилизованная пара. Приобрели коттедж на побережье. При нем разбит большой сад, к которому так и тянутся мои руки. Посадить несколько деревьев здесь, расчистить вид на море там. Есть небольшой яхт-клуб для детишек из бедных семей, где я активно работаю. Мы привозим их порой даже из Хакни, и они получают несказанное удовольствие. Уже раздаются предложения выдвинуть мою кандидатуру в местный совет. Мейбл посещает церковь. Время от времени я отправляюсь погостить в Голландию. У меня ведь там все еще остались родственники.

А иногда к нам даже заезжает Берр. Мне нравится это. Вполне ожидаемо он прекрасно ладит с Мейбл. Причем не пытается умничать и строить из себя важную птицу. Обсуждает с женой ее акварели, но не выносит суждений и приговоров. Мы открываем бутылочку доброго вина, жарим цыпленка. Он посвящает меня в последние новости, а потом отбывает в Лондон. О Смайли ничего не слышно, но так уж угодно ему самому. Он ненавидит ностальгию, даже если ею страдают другие, а не он сам.

На самом деле такой штуки, как настоящая отставка, для нас не существует. Просто порой ощущаешь, что знаешь слишком много, вот только уже ничего не можешь сделать, но это, уверен, следствие возраста. Я часто предаюсь размышлениям. Начал выступать с лекциями. Беседую с людьми, езжу на автобусах. Чувствую себя новичком в открытом мире, но постепенно учусь и привыкаю к нему.

Послесловие

В «Секретном паломнике» я преисполнился решимости окончательно распрощаться с «холодной войной», Джорджем Смайли и со всеми его людьми, как и с некоторыми деликатными, трудно поддающимися определению темами, назойливо преследовавшими меня на протяжении двух с половиной десятилетий писательской деятельности. Мне захотелось вдуматься, кем мы были и кем стали, бросив взгляд на очертания будущего двух сверхдержав в наши дни, когда они – с некоторой неохотой – перестали, пусть лишь на какое-то время, играть в русскую рулетку. Я дважды мысленно расставался с «холодной войной»: в романе «Люди Смайли», в котором навсегда закончилось для меня противостояние между Смайли и Карлой, и в «Идеальном шпионе», где отчаявшийся главный герой перестает понимать и даже не особенно беспокоится, принадлежит ли он в большей степени Востоку или Западу.