Маленький городок в Германии

– Очень давние. Англию. Скверные времена. Знаете, почему мы отправились в Англию: я и Лео? Мы были еще совсем детьми. А как мы попали туда? Его фамилия начиналась с «Х», а моя с «П». И я заменил ее на «Б». Хартинг Лео, Брашко Гарри. Вот какие времена. Нам повезло, что мы не звались Вайсс или Закари: W и Z – слишком далеко расположенные буквы. Англичанам почему-то не нравилась нижняя часть алфавита. Вот о чем мы вспоминали: отправку в Дувр. Совершенно одни на борту. Те проклятые времена. Чертову сельскую школу в Шептон-Маллете. Вам знакома эта вонючая дыра? Быть может, там теперь хотя бы стены покрасили. Надеюсь, что подох уже тот старик, который устраивал нам адскую жизнь, потому что мы были немцами, и все твердил, как мы должны благодарить Англию за предоставленное нам убежище, за возможность остаться в живых. А знаете, что мы выучили в Шептон-Маллете? Итальянский язык. Общаясь с военнопленными. Потому что ни один другой подонок не желал с нами разговаривать! – Он повернулся к Брэдфилду. – Что за нациста ты с собой привел? – спросил он, но тут же расхохотался. – Ладно, я еще не совсем рехнулся. Так вот, я просто пообедал с Лео.

– И он рассказал о возникших у него проблемах, в чем бы они ни заключались? – спросил Брэдфилд.

– Ему хотелось уточнить подробности закона о сроке давности, – ответил Прашко, все еще улыбаясь.

– Срока давности для военных преступлений?

– Само собой. Он хотел разобраться в положениях законодательства.

– Применительно к конкретному делу?

– С чего вы так решили?

– Я просто поинтересовался.

– А я уж подумал, что вы действительно имеете в виду конкретное дело.

– Значит, его интересовал закон в целом. Так сказать, важнейшие пункты?

– Именно.

– Зачем ему это понадобилось, вот что меня занимает. Ведь в наших общих интересах не дать прошлому восстать из праха.

– Что правда, то правда.

– Это диктует нам здравый смысл, – продолжил мысль Брэдфилд. – Как мне представляется, для вас он имеет гораздо более важное значение, чем любые заверения с моей стороны. Что именно он пытался выяснить?

Прашко заговорил медленно, тщательно подбирая слова:

– Ему важно было разобраться в причине. Понять философию, положенную в основу закона. И я сказал ему: «Это ведь далеко не новый закон. Наоборот, один из старейших. Он призван обеспечить, чтобы у всего существовал предел. В каждой стране имеется верховный суд – инстанция, после которой обращаться уже больше некуда, так? Вот и в Германии нельзя обойтись без какой-то финальной точки». Я втолковывал ему все, словно передо мной сидел ребенок – он ведь существо совершенно невинное, чертовки наивное. Вы знаете об этом? Как некоторые монахи. «Приведу тебе пример, – говорил ему я. – Ты едешь на велосипеде ночью, не включив фары. И если в течение четырех месяцев никто не обвинит тебя в этом, то ты чист перед дорожным законом. Если речь идет об убийстве по неосторожности, то требуются уже не четыре месяца, а пятнадцать лет. При предумышленном убийстве – двадцать. В случае с нацистскими преступлениями срок еще дольше, поскольку его специально продлили. Выждали несколько лет, прежде чем начали считать до двадцати. Но вот если уголовное дело вообще не возбудили вовремя, преступление перестает быть таковым». И еще я добавил: «Немцы дурачили нас по полной программе, пока сама тема не исчерпала себя. Они вносили поправки, чтобы угодить королеве и чтобы соблюсти собственные интересы. Сначала отсчет велся с сорок пятого года, потом с сорок девятого, а теперь они опять изменили срок». – Прашко развел руками. – И тогда он начал буквально орать на меня: «Что такого особенного именно в двадцати годах, почему именно этот срок считается чем-то священным?» «Ничего священного в двадцати годах нет, – ответил я. – Как нет ничего священного в любом количестве лет. Просто все мы старимся. Устаем жить. Умираем». Вот что мне приходилось объяснять ему. А еще я сказал: «Не знаю, какие идеи ты вбил в свою дурацкую башку, но это полная чушь. Все имеет свой конец. Моралисты считают это нравственным постулатом, апологеты воспринимают как нечто разумное и целесообразное. Послушай меня. Я твой друг Прашко, и Прашко говорит тебе: ты столкнулся с жизненной реальностью, а потому не старайся ничего изменить. Бесполезно». Вот тогда он разозлился на меня. Вы видели его по-настоящему разгневанным?

– Нет.

– После обеда я привел его сюда. Наш спор продолжался. Всю дорогу в машине. А потом мы сидели за столиком. Именно за этим, за которым сидим сейчас. «Быть может, я сумею раздобыть новую информацию», – сказал он. «Если даже раздобудешь, сразу забудь о ней, потому что даже с ней ни хрена у тебя не получится. Не трать понапрасну время. Ты опоздал. Закон против тебя», – отвечал я.

– Он, случайно, не обмолвился, что уже обнаружил новые улики?

– А он их действительно нашел? – спросил Прашко с необычайной поспешностью.

– Не думаю, что такая информация существует.

Прашко медленно кивнул, пристально глядя на Брэдфилда.

– Что же произошло дальше? – спросил Тернер.