Маленький городок в Германии

И тут же везде зажглись карманные фонарики – кто-то подал им сигнал. И мрачные лица вдруг позолотились светом безумной надежды, придав даже некоторой романтики невзрачным чертам этих людей, заблестев в тусклых прежде глазах чуть ли не апостольской святостью. Маленький оркестрик продолжал идти в сторону площади. Он состоял не более чем из двадцати музыкантов, а следовавшая за ним «армия» выглядела нерешительной и растерянной, но музыка теперь грохотала отовсюду – террор социалистов, искусственно созданный громкоговорителями Зибкрона.

– Соци! – завопила в один голос толпа. – Соци атакуют нас!

Кафедра опустела, Карфельд исчез с подмостков, но социалисты все еще маршировали за Маркса, за евреев, за войну.

– Бейте их! Бейте наших врагов! Бейте евреев! Бейте красных!

Ищите их в темноте, нашептывали голоса, вытаскивайте их на свет – этих шпионов и саботажников. Социалистам придется теперь держать ответ. Они во всем виноваты.

А музыка звучала все громче и громче.

– Вот и все, – равнодушно сказал де Лиль. – Они его выманили.

Деловитая и молчаливая группа собралась у голых белых опор помоста Карфельда. Кожаные плащи сгрудились вместе, мелькали лунные лики, совещаясь между собой.

– Соци! Убивайте соци! – В толпе назрело и оформилось новое настроение, и она уже не смотрела больше туда, где прежде находился оратор. – Убивайте их!

Все, что вы ненавидите, можно убить прямо здесь и сейчас: евреев, негров, шпионов, заговорщиков, разрушителей и негативистов, родителей, неверных возлюбленных. Хорошие они или плохие, дураки или умные – не имеет значения.

– Убивайте евреев-социалистов!

Они бросались вперед, как пловцы в воду, а голоса все нашептывали: «Марш, марш!»

«Мы должны убить его, Прашко, – мысленно произнес ошеломленный Алан Тернер, – чтобы людям не пришлось опять носить лагерные номерки…»

– Кого они собираются убивать? – обратился он к де Лилю. – Что они творят?

– Они гонятся за своей извечной мечтой.

Музыка стала одной нескончаемой нотой, протяжной, примитивной, оглушительной, как рев, как призыв к сражению, как призыв к ненависти, как призыв уничтожать уродливых, больных, неповоротливых, увечных, презренно ни к чему не способных. Неожиданно при свете фонариков черные знамена поднялись и развернулись, как спавшие прежде гигантские мотыльки, простершие свои крылья. Толпа, прежде бесцельно колыхавшаяся и раскачивавшаяся, с одного из краев разорвалась. Часть ее отделилась и устремилась в переулок, гоня оркестр перед собой, танцуя под его звуки в танце ярости, выбивая стекла в окнах, круша музыкальные инструменты, заставляя красные флаги на мгновение вспыхивать и падать на землю каплями крови, а потом исчезать под ногами неуправляемой массы людей, хлынувших в переулок, ведомых только лихорадочно метавшимися лучами фонариков. Рация потрескивала. Тернер услышал голос Зибкрона. Хладнокровный и отчетливый. Какие-то резкие команды и одно разборчивое слово: Schaffott. А потом он уже сам бежал, пробиваясь через человеческое море, стремясь добраться до помоста. Его плечо обожгло чьим-то ударом, его пытался удержать кто-то из раненых и поверженных, но он вырвал руку, словно избавляясь от назойливого ребенка. Он бежал. Все новые и новые руки цеплялись за него, а он с легкостью стряхивал и стряхивал их с себя. Перед ним возникло лицо, но он одним взмахом кулака устранил его с пути, мчась изо всех сил, чтобы успеть к эшафоту. А затем Тернер увидел его.

– Лео! – выкрикнул он.

Он изогнулся в изломанной позе уличного акробата, едва видимый между чьими-то неподвижными ногами. Его окружили кольцом, но не трогали. Стояли достаточно близко, хотя оставили пространство, в котором ему предстояло умереть. Тернер видел, как Хартинг поднялся, но снова рухнул на мостовую. И он снова крикнул:

– Лео!

Взгляд темных глаз устремился в его сторону, и донесся рыдающий ответ. Ответ Тернеру, миру, Богу. Или то был зов о помощи, мольба о сострадании, жалости, милосердии, обращенная к любому, кто способен был помочь ему избежать подобной участи? Толпа склонилась над ним, окончательно похоронив под собой, и Тернер побежал, чтобы оказаться ближе. Успел заметить, как гомбургская шляпа прокатилась по сырой брусчатке, но продолжал бежать, повторяя имя:

– Лео!

Он тоже достал фонарик, ощутив почему-то запах подпаленной одежды. Он размахивал фонариком, отводил от себя чужие руки и внезапно больше не встретил сопротивления. Он оказался на самом краю под основанием помоста, видя перед собой собственную жизнь, собственное лицо, руки возлюбленной, хватавшиеся за камни, какие-то брошюры, которые наметало поверх маленького тела, как ветер наметает опавшие листья.