Маленький городок в Германии

– Послушай. Я ведь вовсе не пытаюсь его защищать. Насколько мне известно, он поставил крест на моей карьере. Уничтожил последнее, что от нее еще оставалось после того, как ее испоганил ты сам. Но все же должен внушить тебе: ты обязан видеть и его положительные стороны.

– А я и не пытаюсь с тобой спорить.

– Она действительно беспокоила его. Память. Взять хотя бы эпизод с музыкой. Он заставил меня слушать граммофонные пластинки. Главным образом для того, чтобы потом продать их мне, как я подозревал. Он провернул сделку, которой очень гордился, в одном из магазинов города. «Остановись, – сказал я. – Ничего путного из твоей затеи не выйдет, Лео. Ты попусту тратишь со мной время. Я слушаю одну пластинку, и она мне нравится. А потом слушаю другую, а предыдущую мелодию успеваю забыть». И он вдруг заявляет мне почти мгновенно: «Тогда вам следует стать политиком, Артур, – говорит он. – Это типичное их свойство». И он говорил вполне серьезно, спешу тебя заверить.

Тернер неожиданно широко улыбнулся:

– Смешно у него получилось.

– Было бы смешно, – возразил Медоуз, – если бы он не выглядел при этом чертовски злым. А в другой раз мы разговорились с ним о Берлине. Коснулись темы кризиса, и я сказал: «Что ж, придется смириться. Никто больше даже не думает о Берлине». Я говорил чистейшую правду. Возьми наши досье. Берлином больше никто не занимается, даже не рассматривает самых фантастических вариантов, как бывало поначалу. То есть в политическом смысле – это полнейший тупик, даже не тема для обсуждения. «Нет, вы не правы, – говорит тогда он. – У каждого из нас есть большая память и маленькие воспоминания. Маленькие воспоминания удерживают впечатления о мелочах, а большая память существует для того, чтобы забывать о главном». Вот как он выразился. И, признаюсь, я был тронут его словами. Ведь именно так мыслят в наши дни многие. Это стало неизбежным.

– Он приходил к тебе домой иногда, верно? И вы устраивали совместные вечера?

– Время от времени. Пока дома не было Миры. А бывало, я ускользал к нему в гости.

– А почему Миры не бывало дома? – Тернер задал этот вопрос с неожиданным напором. – Ты все же не до конца мог ему доверять или я не прав?

– О нем ходили разные слухи, – признал Медоуз, но без тени смущения. – Всякие сплетни. Мне не хотелось, чтобы Мира оказалась в них замешана.

– Слухи о нем и о ком-то еще?

– Просто о разных девушках. О женском поле вообще. Он ведь был холостяком и любил радости жизни.

– Так о ком еще?

Медоуз покачал головой.

– Ты снова все понимаешь превратно. – Он играл двумя скрепками, пытаясь сцепить их.

– Лео когда-нибудь рассказывал тебе о том, что делал в Англии во время войны? О своем дяде в Хампстеде?

– Он рассказывал, как прибыл в Дувр с табличкой на груди. Это тоже было необычно.

– Что такого необычного…

– Его рассказ о себе. Джонни Слинго сказал, что знал его четыре года до перехода в референтуру, но ни разу не слышал, чтобы он хотя бы словом обмолвился о своем прошлом. А здесь он наконец раскрылся. Джонни считал это первым признаком старости.

– Продолжай.

– Так вот. У него при себе была только эта табличка с надписью: Лео Хартинг. Ему, конечно, обрили голову наголо, вывели вшей и отправили в сельскую школу. Кажется, даже дали выбор: обычное образование или сельскохозяйственное. Он выбрал фермерство, потому что мечтал заиметь свой участок земли. Для меня это стало сюрпризом, своего рода причудой. Я не мог вообразить Лео в роли фермера, но так дело обстояло в то время.

– А он не рассказывал о связях с коммунистами? О группах леваков из Хампстеда? Вообще ничего в таком роде?

– Ничего подобного.

– Ты бы со мной поделился, если бы что-то было?

– Сомневаюсь. Но ничего не было.

– Он упоминал о человеке по фамилии Прашко? Члене бундестага.

Медоуз какое-то время колебался.

– Рассказывал как-то вечером, что этот Прашко перестал с ним общаться.

– Как? И почему перестал?

– Подробностей он не сообщил. Они вместе с Прашко эмигрировали в Англию, а после войны вместе вернулись. Прашко пошел своим путем, а Лео избрал другой: – Он пожал плечами. – Я не особенно допытывался. Зачем мне было знать детали? После того вечера я этой фамилии от него вообще больше не слышал.

– А все эти рассуждения о памяти? Что, как ты думаешь, он имел в виду?

– Он говорил в историческом смысле, насколько я понял. К истории он относился очень серьезно, часто размышлял о ней. Хотя не забывай, я веду речь о том, что происходило уже пару месяцев назад.

– Какая разница, когда это было?

– Разница в том, что потом он напал на нужный ему след.

– На что он напал?

– Нащупал какой-то след, – просто повторил Медоуз. – Я именно об этом хотел тебе рассказать.

– Но мне нужно услышать от тебя о пропавших досье, – настаивал Тернер. – Я хочу проверить все книги регистрации и входящую почту.