Маленький клоун с оранжевым носом

Думать мне было о чем. К утру, во всяком случае, я составил план собственных следственных мероприятий, рассчитывая на то, что Учитель все-таки будет достаточно благоразумен, чтобы не задерживать никого из нас и не ставить себя в глупое положение.

Игорь не пошел в школу, Ира позвонила на работу и предупредила, что сегодня не выйдет, Анна Наумовна появилась из своей комнаты ровно в семь, молча проследовала на кухню, налила себе кофе, печально оглядела смущенного сержанта и удалилась к себе, не став на этот раз закрывать дверь на ключ.

Мы с Галей ушли в начале восьмого, потому что Светку надо было забрать у родителей и отвезти в садик, на работу Галя должна была явиться точно в девять, иначе в одну минуту десятого на ее столе окажется письмо об увольнении. Я мог в принципе на работу и не поехать, посидеть дома и попытаться собрать хотя бы мысленно все сведения, которые позволили бы мне разобраться в том, что произошло вчера вечером, но понятно было, что дома меня непременно найдет следователь Учитель, думать все равно не даст, а отвечать на его вопросы мне не то чтобы не хотелось, просто я хорошо себе представлял, какие вопросы он будет задавать, и помогать следствию идти по неверному пути я, конечно, не собирался.

Со следователем мы столкнулись в подъезде — я пропускал жену в дверь, а Учитель собирался войти.

— О, — сказал он, — вы уходите? Я же просил вас…

— Доброе утро, — сказал я. — Видите ли, нам нужно отвезти дочь в детский сад, сейчас она у Галиных родителей, потом Галя должна поехать на работу, а я, хотя и могу сегодня на кафедре не появляться, все же хотел бы…

Учитель переводил взгляд с меня на Галю и обратно, принял, наконец, решение и сказал:

— Пусть ваша жена сама отвезет дочь и едет по делам. Я ведь смогу вас найти в любое время? А вы, — он посмотрел на меня, — поднимитесь, пожалуйста, со мной в квартиру, я проведу официальный допрос, а потом…

— А потом, — подхватил я, — в зависимости от результата: на свободу или в камеру.

— Не люблю плоских шуточек, — поморщился Учитель. — Можно подумать, убили не вашего друга, а постороннего человека.

— Так я пойду? — неуверенно проговорила Галя. — Иди, — сказал я. — Телефон не выключай.

— Нет, конечно…

Мы вернулись в квартиру, и следователь отпустил сержанта отдыхать, что было, по-моему, совершенно лишним.

— Женщины, — сказал Учитель, когда мы остались одни на кухне, — очень сильно переживают? Я имею ввиду: если я сейчас захочу их допросить, они…

— Не закатят истерик? — перебил я. — Нет, не закатят.

— Очень хорошо, — пробормотал он. — Тогда, пожалуйста, попросите сюда мать убитого. И побудьте в гостиной, хорошо?

Странным человеком был этот Учитель. Я не мог пока понять — к лучшему это или к худшему. Любой другой израильский полицейский (насколько я мог судить по практически нулевому личному опыту общения и по многочисленным телевизионным репортажам о работе полиции) вызвал бы всех в отделение, продержал часа два-три в коридоре в очереди с наркоманами и воришками, потом долго писал бы что-то на иврите на длинных листах, задал бы сотню относящихся и не относящихся к делу вопросов… Впрочем, не знаю. Конкретно следователь Учитель вел себя нестандартно, и я, выходя из кухни, позволил себе спросить:

Известно ли точно, что стало причиной…

— Смерти Алекса Гринберга? — закончил вопрос следователь. — Да, известно. Проникающее ранение в область сердца. Длинное узкое лезвие — стилет или, возможно, шило. Поражен левый желудочек…

— Алик…

— Смерть наступила практически мгновенно, секунд за десять — пятнадцать, если вы это хотели спросить.

— Но ведь здесь нет ни…

— Пожалуйста, — настойчиво сказал Учитель, — позовите Анну Наумовну Гринберг. Я так и сделал.

Мы сидели с Ирой на диване и смотрели на белый меловой контур.

— Матвей, — спросила Ира, — ты думаешь, нужно ему все рассказать?

Похоже, она хотела продолжить наш вчерашний разговор с того места, на котором он прервался.

— Нет, — сказал я. — Тогда он точно решит, что мы сговорились и не хотим сотрудничать с полицией.

— А мы хотим?

— Должны, — сказал я. — Нужно точно отвечать на вопросы. Не больше, понимаешь?

— Наверно, у нас должен быть адвокат…

— Зачем? Никого пока ни в чем не обвиняют. И если у следователя есть голова на плечах, то не обвинят.

— Но Алика убили… — Да.

— На наших глазах… — Да.

— Кроме нас, в квартире никого не было…

— Да, — в третий раз согласился я.

— Значит, — сказала Ира» — только кто-то из нас мог…

— Нет, — сказал я.

— Что значит нет?

— Видишь ли… Что бы ни говорили и ни писали в газетах о нашей полиции… Нужны доказательства, понимаешь? Обвинить можно только одного — того, кто ударил. Остальные могут быть соучастниками, свидетелями, кем угодно, но их нельзя обвинить в убийстве и арестовать по этому обвинению. Нужны улики. Орудие преступ… Извини, что я…

— Пожалуйста, Мотя, — сказала Ира. — Мы должны все обговорить. Я потом буду плакать. Я уже плакала ночью. Надо поговорить, Матвей.