Маленький незнакомец

Сили посмотрел мне в глаза и рассмеялся. Я вдруг сообразил, что все это его чрезвычайно забавляет. Он допил свой виски, вновь щедро плеснул в наши стаканы и закурил. Потом стал рассказывать еще более фантастическую историю о привидениях.

Я почти не слышал его. Он заронил в меня мысль, что тикала, будто стрелка метронома, и не желала угомониться. Я понимал, что все это вздор, против которого восставала любая окружавшая меня мелочь: огонь, потрескивавший в камине, ребячий гомон на лестнице, ароматный виски в стакане… Но за окном темнел вечер, а неподалеку в зимней мгле высился Хандредс-Холл, где все было иначе. Есть ли хоть сколько правды в том, что сказал Сили? Возможно ли, что в доме бушует ненасытная сокрушительная сила, источник которой Каролина?

Я отмотал воспоминания к тому, с чего все началось, — незадавшемуся приему, унизительному для Каролины и злосчастному для дочери Бейкер-Хайдов. Что, если именно в тот вечер было посеяно некое зловредное семя? Я припомнил, что после того в Каролине выпестовалась враждебность к брату и нетерпимость к матери и те пострадали, как и Джиллиан. Ведь именно Каролина первой заметила прожоги в комнате Родерика, обнаружила пожар, услыхала стуки и почувствовала «ручонку, барабанившую за стеной».

Вспомнилось еще кое-что. Нечто начало с Плута, которого оно, по выражению Бетти, «куснуло» или «науськало», а потом медленно набирало силу: передвигало мебель, запалило пожар, оставило каракули на стенах. Затем топотало по коридору и придушенно шептало в трубе. Оно росло, оно развивалось…

Чего ждать дальше?

В смятении я вскочил; Сили приподнял бутылку, но я замотал головой:

— Я и так уже злоупотребил вашим радушием. Мне пора. Спасибо, что выслушали.

— Сомневаюсь, что приободрил вас, — сказал Сили. — Видок ваш стал еще хуже. Может, посидите?

Его прервало шумное появление симпатичного сынишки. Раздухарившийся Сили погнался за мальчиком, а когда вернулся, я уже осушил свой стакан, надел пальто и шляпу и был готов к уходу.

Сили оживленно проводил меня до дверей; менее стойкий к спиртному, я слегка пошатывался и чувствовал, как от выпитого натощак печет в животе и кислит во рту. Быстро добравшись домой, я вошел в холодную смотровую; волной накатывала тошнота, а вместе с ней и нечто хуже, сродни ужасу. Сердце противно бухало. Я снял пальто и понял, что весь взмок. После секундного колебания я прошел в кабинет, поднял трубку и непослушным пальцем набрал номер Хандредс-Холла.

Был двенадцатый час. Шли гудки. Потом раздался настороженный голос Каролины:

— Да? Алло?

— Это я.

Тотчас голос стал встревоженным:

— Что-то случилось? Мы уже легли. Я думала…

— Ничего не случилось, — сказал я. — Ничего. Я хотел… просто вас услышать.

Наверное, это прозвучало глупо. Помолчав, Каролина рассмеялась. Смех был обычный, усталый. Ужас и тошнота потихоньку сникли, точно проколотые булавкой.

— По-моему, вы немного пьяны, — сказала Каролина.

— Кажется, да. — Я отер лицо. — Я был у Сили, он накачал меня виски. Вот же скотина! Втемяшил мне… всякие нелепости. Я так рад вас слышать. Скажите еще что-нибудь.

— Вот еще глупости! — фыркнула она. — Телефонистка бог знает что подумает. Что сказать-то?

— Что угодно. Прочтите стишок.

— Стишок? Ладно! — усмехнулась Каролина и скороговоркой произнесла: — «Мороз совершает свой тайный обряд в безветрии».[24] Теперь марш в постель.

— Сейчас, еще секунду. Только представлю, как вы там. Все в порядке, да?

— Да, все в порядке, — вздохнула Каролина. — В кои-то веки дом ведет себя хорошо. Мама спит, если только вы ее не разбудили.

— Виноват. Извините, Каролина. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. — Опять устало рассмеявшись, она положила трубку, и смех угас.

Я услышал щелчок, а затем смутный шорох и далекую разноголосицу чужих разговоров.

12

В свой следующий визит я застал в доме Барретта, который по приказу Каролины выдрал из стены переговорную трубу, источник беспокойства. Как я и предполагал, местами оплетка сносилась, и резина под ней напрочь сгнила; сложенная кольцами труба выглядела жалко и безобидно, точно мумифицированная змея. Однако ее исчезновение приободрило миссис Бэйзли и Бетти: понемногу их лица утратили испуганное выражение, в котором они застыли со дня «несчастного случая с миссис Айрес». Сама миссис Айрес решительно шла на поправку. Порезы совершенно зажили. Все дни она проводила в малой гостиной, где читала или дремала в кресле. В ней еще была заметна легкая отрешенность, напоминавшая о пережитом потрясении, но я относил это на счет веронала, который она продолжала принимать на ночь и который, по моему мнению, за недолгое время не мог причинить ей вреда. Я сожалел, что Каролине приходится много времени проводить подле матери, ибо это снижало возможность повидаться с ней наедине. Но вместе с тем я был рад, что в ней поубавилось озабоченности и раздраженности. Казалось, после визита в клинику она примирилась с потерей брата и, к моему великому облегчению, больше не заговаривала о полтергейсте и привидениях.