Маленький незнакомец

Я взглянул на упомянутую коробку, некогда казавшуюся надменным устройством, к которому, точно нервы дома, сбегались уложенные в трубки провода. Рассказ Каролины меня озадачил, ибо я уже убедился, что особой чувствительностью проволока не отличалась — иногда ручку звонка приходилось дергать весьма энергично. Каролина принесла лампу с отверткой, и я покопался в примитивном механизме, но никаких неполадок вроде перехлестнутых проводов не нашел. Однако во мне зародилась легкая тревога, когда я вспомнил недавние стуки, беспокоившие жилиц, провисший потолок зала, расползающуюся сырость, вздувшиеся кирпичи… Каролине я ничего не сказал, но мне было ясно, что особняк достиг той стадии обветшания, когда один изъян влечет за собой череду других: как ни ужасно и огорчительно, дом разрушался.

Между тем звонки не желали уняться в своем безумстве, и тогда осатаневшая Каролина заставила коробку умолкнуть, прибегнув к помощи кусачек. Теперь, чтобы вызвать Бетти, им с миссис Айрес приходилось кричать с площадки черной лестницы. Но чаще они просто спускались в кухню и все делали сами, будто в доме не водилось слуг.

Похоже, дом не желал покориться своей участи, ибо в конце недели возникла другая напасть. Теперь в дело вступил реликт Викторианской эпохи — переговорная труба, которую установили в восьмидесятых годах прошлого века для того, чтобы из игровой, располагавшейся на третьем этаже, няньки напрямую сносились с кухней. С каждого конца устройство было увенчано небольшим костяным рупором, снабженным заглушкой со свистком на латунной цепочке, и подавало голос, если в него подуть. Естественно, нынче им никто не пользовался, поскольку все дети давно выросли. В начале войны, когда готовили комнаты для постоя военных, из игровой и спальни вынесли все вещи и мебель. В общем, онемевшую пропыленную трубу никто не тревожил уже лет пятнадцать.

Но вот теперь миссис Бэйзли и Бетти сетовали, что бездействующий рупор странно посвистывает.

Всю историю я узнал от самой миссис Бэйзли, когда через пару дней заглянул в кухню выяснить, в чем дело. Они услышали свист, рассказывала служанка, и поначалу не могли сообразить, откуда он исходит. Сперва свист был тихий, потом стал «сиплый и противно надсадный, точно из закипавшего чайника», и тогда возникло неуверенное предположение, что шипит воздух в прохудившейся отопительной трубе. Но однажды утром свистнуло так отчетливо, что все сомнения в источнике свиста отпали. Миссис Бэйзли была в кухне одна; она укладывала булки в духовку и, дернувшись от внезапного резкого звука, обожгла руку. Показав мне волдырь, служанка сообщила, что ведать не ведала о какой-то переговорной трубе. Устройством перестали пользоваться задолго до ее появления в доме, и потускневший рупор с затычкой она всегда считала «чем-то электрическим».

Бетти растолковала ей предназначение штуковины, и, когда на следующий день та вновь пронзительно свистнула, миссис Бэйзли резонно подумала, что Каролина или миссис Айрес желают с ней поговорить. Нерешительно приблизившись к рупору, она выдернула заглушку и приложилась ухом к костяному рожку.

— И что вы услышали? — спросил я, проследив за испуганным взглядом служанки на безмолвный рупор.

Миссис Бэйзли скривилась:

— Чудной шорох.

— Что значит — чудной?

— Не знаю. Словно что-то дышит.

— Дышит? В смысле, человек? А голос слышали?

— Нет, никаких голосов. Только шорох… Даже не шорох, а вот как по телефону, когда барышня молчит, но ты знаешь, что она слушает. Куда уж чудней!

Я молчал, пораженный сходством ее впечатления с тем, какое у Каролины оставили загадочные телефонные звонки. Глянув на меня, миссис Бэйзли поежилась и продолжила рассказ: она поспешно заткнула трубу и побежала за Бетти, которая, собравшись с духом, приложилась к рупору и тоже услыхала «чего-то странное». После этого обе пошли жаловаться хозяйкам.

Они отыскали Каролину и поведали ей о происшествии. Похоже, история ее ошарашила; внимательно выслушав служанок, она вместе с ними отправилась в кухню и опасливо приникла к трубе. Но ничего не услышала, ничегошеньки. Видно, им померещилось, сказала Каролина, и все эти свисты «всего лишь причуды ветра». Прикрыв рупор посудным полотенцем, она велела не обращать внимания, если штуковина вновь рассвистится. И, помолчав, добавила: миссис Айрес ничего говорить не надо.

Вмешательство Каролины особо не ободрило. По правде, с полотенцем на рупоре стало еще хуже. Чертова штуковина походила на «попугая в клетке»: только окунешься в повседневные хлопоты и начнешь о ней забывать, как она жутко свистнет, напугав чуть не до смерти.